Йонас Бонниер - День гнева [litres]

Синдре поднял передник с пола, выключил плиту, на которой уже подгорало мясо, и выбросил шампиньоны в помойное ведро. В шкафчике над кофеваркой стояли четыре консервные банки «Равиоли с томатным соусом». Синдре открыл их все и выложил содержимое в обычную кастрюлю. Из гостиной слышались голоса детей и Анны. На истерики Микаэлы никто не обращал внимания, они давно стали частью их повседневной жизни.

Синдре поставил на стол тарелки. Они пообедают все вместе. У Ирис завтра контрольная по географии – «Страны и столицы Европы». Синдре проэкзаменовал ее без карты. Ирис знает все назубок, даже Любляну.

Он успел надеть пижаму и лечь, когда Анна вернулась из кухни. Она вымыла посуду и уложила детей. Ирис и Антон давно перестали задаваться вопросом, почему этим занимается Анна, а не Микаэла.

Но все, связанное с домашним уютом, давно ассоциировалось только с Анной. В Микаэле было слишком много от большого ребенка, чтобы быть женщиной. Она попыталась занять место их мамы и вышла за папу, за что и несла наказание. Анна же была не более чем одна из нянь, которые приходят и уходят, с той только разницей, что спала с папой в одной спальне.

Она осторожно притворила дверь, опасаясь разбудить только что уснувшего Синдре, и села в ногах кровати. Синдре погасил верхний свет. Включенный светильник на ночном столике испускал мягкое, желтое сияние.

Обстановка этой комнаты была делом рук первой жены Синдре Кристины. Простая кровать голубого цвета, жалюзи на подкладке, которые обошлись в месячный заработок Синдре, но были необходимы, потому что не давали заглянуть в комнату с улицы ни под каким ракурсом, ковер из Индии с восточными узорами и легкое белое покрывало.

Над кроватью висела фотография березовой рощи. Солнечный свет лился между стволами, создавая эффект поставленного на паузу фильма. Сам по себе мотив нельзя было назвать религиозным, но воспринимался он именно так.

– Да? – спросил Синдре.

– Что? – не поняла Анна.

– Ты о чем-то думаешь?

Он всегда это чувствовал. Весь вечер Анна смотрела будто бы сквозь то, на что был направлен ее взгляд, и это означало, что на уме у нее совсем другое.

Она улыбнулась и быстрым движением заложила прядь волос за ухо – жест, который и на этот раз заставил сердце Синдре сжаться от нежности и желания.

– О письме Аронсона, – ответила Анна.

Синдре показал ей пророчество, которое так взволновало многих его коллег. При обычной в таких случаях проверке Петер Скуг оказался в числе наиболее критически настроенных. В письме некоего Леннарта Аронсона, – как ни напрягали пасторы память, никому это имя так ничего и не сказало, – утверждалось, что, не поверив вещему сну Синдре о возвращении Микаэлы к Господу, община угодила в сатанинскую ловушку. Петер же на это возражал, что само письмо Аронсона есть ловушка, причем двойная. Тему закрыли, так и не придя к соглашению. Но Синдре, не участвовавший в дискуссии, отметил про себя, что автор письма достиг своей цели, заронив в пасторские умы зерно сомнения.

– Я слышу Господа, – сказала Анна.

Это прозвучало скорее как вопрос.

– Да, – кивнул Синдре, хотя и без особой убежденности.

– В пророчестве Аронсона, – продолжала она, – говорится о временах, которые ждут тебя и которые будут временами великой радости и великого труда, потому что ты принадлежишь к избранным, кому доверено сказать Невесте и Святому Духу – придите!.. Там ведь еще говорится, что на эти времена тебе дана новая женщина?

Синдре кивнул. Его всегда удивляла способность Анны сыпать пространными цитатами, едва ознакомившись с текстом. Вне сомнения, она обладала тем, что называют «фотографической памятью», и в этом тоже была уникальна.

– Я эта новая женщина, правда?

– Да, ты новая женщина.

– И это значит, что Господь видит меня и говорит обо мне? Я – его избранница?

– В каком-то смысле, – подтвердил Синдре. – Господь посчитал, что ты достаточно чиста перед ним для этого.

– Я думаю развестись, – решительно сказала Анна.

Эту тему она уже не раз затрагивала на протяжении осени. Синдре пытался ее отговорить. Как пастор он должен был убедить ее бороться за семью. Кроме того, пока между ними стоял Юнни Мохед, на нем, а не на Синдре лежала ответственность за Анну. Было еще одно. Переехав в Гренсту, Анна, неожиданно для Синдре, навлекла на себя гнев Эвы и, похоже, плохо осознавала его возможные последствия.

– Ты поступишь так, как сочтешь нужным, – ответил Синдре.

Могла ли она считать это благословением? Этого он пока не знал сам, предоставив времени прояснить смысл этой фразы. Когда-нибудь, если это потребуется, Синдре непременно напомнит о ней Анне.

– Мы с тобой одно, Синдре, – продолжала Анна. – Юнни принимает наш брак как должное. Он транжирит мои деньги и считает, что любит меня. Он не желает взглянуть на это с моей стороны. Ведь я люблю Господа. Господь – вся моя жизнь, и потому я должна оставить Юнни.

– Это серьезный вопрос, – возразил Синдре. – Думаю, тебе не стоит делать резких движений. Даже если про себя ты решила, что разведешься, семь раз подумай, прежде чем об этом объявлять вслух.

Синдре откинул одеяло, приглашая Анну прилечь рядом с ним, но она покачала головой.

– Там еще говорилось про другую женщину, ту, которую ты называешь своей. Сейчас она там, где ей положено быть, но она удостоится милости обрести покой , – процитировала Анна. – Это ведь про Микаэлу, правда? Это она обретет покой?

Синдре сел в кровати, поправив за спиной подушку, и потер глаза.

– Трудно истолковать это иначе, – согласился он.

– И каким образом? – спросила Анна.

– Теперь я тебя не понимаю.

– Каким образом она обретет этот покой? Смертельная болезнь? Рак?

– Этого я не знаю.

– Может, несчастный случай? Ее собьет машина?

– Я действительно этого не знаю.

– Кристина ударилась головой о смеситель в ванной, ведь так? Вряд ли нечто подобное произойдет еще раз.

Разговор становился все неприятнее. Упомянутая Анной ванная находилась в каких-нибудь пяти метрах от кровати, на которой они лежали.

– Пути Господни неисповедимы, – процитировал в свою очередь Синдре.

– Но что-то ведь должно произойти, если Микаэла и в самом деле удостоится уйти раньше нас?

Синдре молчал – ответа на этот вопрос у него не было. Были неясные предчувствия, идеи – не более того.

– Ты ведь знаешь, что ни Эва, ни Петер не верят в пророчество Аронсона, – сказал Синдре вместо этого. – Что думают по этому поводу другие, уже не столь важно. Большинство держится мнения семьи Скуг.

Анна кивнула.

– Но ты ведь веришь? – спросила она. – Ты тоже считаешь, что Микаэла удостоится милости уйти раньше нас?

Анна затаила дыхание и широко раскрыла глаза, готовая ловить каждое его слово. Именно такой она больше всего нравилась Синдре.