Наталья Веселова - Предпоследний Декамерон

Сначала никто ничего не понял – недоумение появилось примерно через минуту: почему не останавливаемся? Там, в будке, что-то заело? Ребенок мой пока еще радовался дополнительным минутам катания, но у меня похолодело в желудке: дежурные знают, что в таких случаях делать? Сумеют быстро остановить эту штуку? Самые худшие подозрения очень скоро подтвердились: из будки появилась укутанная женщина в валенках и прокричала нам нечто вроде: «Машину заело… Побегу к главному, скажу, чтоб обесточили…». Она «побежала». Вернее, поковыляла в своих огромных валенках и десяти кофтах под курткой куда-то в сторону. Я постепенно постигал масштаб происходящего. Карусель, мгновенно превратившаяся в адскую машину, продолжала невозмутимо крутиться. И тут я увидел страшное. Серый сапожок моего ребенка уже не слегка выходил за край сиденья – а почти целиком. Когда мы достигали верхней точки, нас каждый раз легонько встряхивало, и от толчка сын еще чуть-чуть съезжал к краю скамьи. В следующую секунду за той, когда я это осознал, я понял и следующее: он свободно проскользнет под «раму безопасности», когда достаточно съедет к краю… Да, я пока держу его левой рукой – но уже почти не чувствую ее. Оторвать правую от рамы я не могу, потому что под ногами нет опоры, в этом случае нас обоих бросит на раму, ребенок сразу окажется между сиденьем и рамой, и я, скорей всего, просто не успею предотвратить его выскальзывание вниз. «Остановите! Выпустите нас!» – раздался истерический женский крик позади. «Человеку плохо!» – поддержал другой голос… «Папа, – спокойно сказал мой сын. – А нас скоро остановят?». В пять лет он уже понимал, что его отец не настолько всемогущ, чтобы сделать это самостоятельно… «Не знаю, – честно ответил я. – Но мы обязательно продержимся. Мы – русские, а русские – стойкие!». «Ура! Мы русские, мы выдержим!» – подхватил сын, и, надо сказать, его решимость держаться до последнего так никуда и не делась. Но он не понимал, что надежная отцовская рука у него на боку – уже не защита ему, не видел, что серый сапожок его уже за пределами кресла, и нога скоро съедет до колена и свесится… А что потом?!

Вокруг уже многие звали на помощь, кого-то рвало. Внизу появились служащие парка, которые стали кричать, что к нам «уже выехали». Какой-то мужчина лихорадочно ковырялся в пульте управления в будке… Настал момент, когда я не мог больше ждать, когда мой ребенок выпадет, и, собрав все силы и волю, отцепил правую руку от рамы, когда мы были в нижней точке, и ухитрился одним резким движением вернуть ребенка в более-менее безопасное положение. Выяснилось вдруг, что морозец вовсе не легкий, а крепкий, ледяной ветер сек лицо. «Папа, мы русские, мы продержимся…» – повторял мой пятилетний ребенок. Я думал только о том, сколько еще пройдет времени до той секунды, когда левая рука сама разожмется и выпустит его… Те, кто к нам выехал, так и не приехали. Зато мужчина, пытавшийся починить пульт, преуспел – честь ему, хвала и вечная благодарность. Карусель опустилась и встала. Нас начали выводить – не спецслужбы, а просто люди, наблюдавшие внизу. Ребенок мой, однако, соскочил сам, я тоже как-то сполз и – повис на железной ограде.

Ужас мало-помалу отпускал. С других каруселей доносилась музыка…

– Я вижу, традиция ужасов нас не покинула, – торжественно сказал Максим. – Но вообще я тебя понимаю. Я-то, конечно, на твоем месте вел бы себя иначе, но у меня… хм… подготовка другая… и комплекция. Но рассказывать ты мастак. Сразу видно – учитель. Круто получилось. Мои аплодисменты.

– А что – на карусели только русские были? – вдруг продребезжал Соломоныч. – Если бы евреи, не дай Бог, затесались, то им бы тут и крышка?

– Почему? – пожал плечами Станислав. – У вас, например, Давид есть. Завалил Голиафа только так. На моем месте вы своему сыну как раз о нем могли бы рассказать.

– Да уж, хорошо, что тогда я об этом не узнала, но потом-то мог бы рассказать, – проворчала Оля Большая. – Вряд ли мне бы это жизнь испортило, раз кончилось благополучно.

– Муж тебя берег… – задумчиво прошептала Маша. – Везет тебе… Меня вот никто не берег… Никогда…

Она сказала это без всякого умысла. Но все взоры обратились к Борису, который только присутствовал за столом, ни разу не вмешавшись в общие разговоры и, похоже, вовсе не собираясь принимать участие в этой бабьей затее. Никто, в общем, и не ждал, что он решит вдруг сделать их Декамерон настоящим, имеющим десять рассказчиков, – но Борис вдруг, не меняя небрежной позы, – сидел, откинувшись и забросив за спинку стула руку, – непринужденно начал действительно странный рассказ.

История десятая, рассказанная Борисом, странным человеком и фотографом из Петербурга, о том, как он повстречался со шпионом, и что из этого вышло.

Стоял август 2002 года, когда мой знакомый поэт и я, закончив совместные дела, решили расслабиться и выпить пива в ресторанчике. Войдя, мы обнаружили, что из ресторанного зала есть выход в тихий внутренний дворик, где тоже стоят столики – в тенечке и под открытым небом. Там мы и расположились, взяв по кружке ледяного пива. Мы тихо разговаривали, когда к нам за столик вдруг попросился мужчина лет около сорока на вид. Я показал ему глазами, что вокруг есть несколько пустых столиков, но он достаточно вежливо извинился и объяснил, что моряк, вернулся из плаванья, в Питере проездом из Калининграда в родной город, очень устал от одних и тех же лиц, стосковался по людям, просит разрешения с нами поговорить. Что ж, бывает. Мы не возражали. Он очень настаивал на своем желании угостить нас за любезность пивом. Показалось неудобным отказываться…

Первый раз я по-настоящему удивился, когда принесли четыре пол-литровые кружки пива, причем новый знакомый сразу же пододвинул моему другу и мне по две кружки, а про себя сказал, что не пьет. Согласитесь, это немножко странно: во-первых, угощать посторонних сразу литром пива как-то не принято… Тем более, что недопитые кружки все еще стояли перед нами. Во-вторых, совершенно невозможно, угощая других мужиков, не пить самому. Переглянувшись с поэтом, мы твердо сказали, что согласны выпить еще по одной. Сосед не противился, завязался разговор, почти сразу, как это принято у нас в стране, перешедший «на политику». Мы старались держаться с незнакомцем лояльно, особо не проявляя ни негатива, ни позитива. В смысле – да, есть трудности, но мы надеемся – и так далее. В разговоре «моряк» не забывал делиться воспоминаниями о том, какой он матерый «морской волк» – но я уже прекрасно видел, что человек врет. Его гладкие белые руки, бледно-розовая, не тронутая ни ветром, ни загаром кожа – все это полностью исключало даже сравнительно недавнюю морскую прогулку. Сначала я подумал, что мужик просто выпендривается перед двумя молодыми идиотами – подумаешь, новость. Я слушал вполуха, а между тем разговор свернул на отечественный автопром, которому, естественно, изрядно досталось. И тогда поэт попытался ввернуть всем известный анекдот о том, как Штирлиц «сел враскорячку» … (Если кто не помнит продолжения, – так «раскорячка» затарахтела и поехала).