Сергей Мельников - Медленный ад

– Отлично, – Ольга хлопнула в ладоши и поднялась с дивана. – Идём, надо купить тебе спортивную одежду и обувь. И обычную не помешало бы… – добавила она, ещё раз осмотрев Мадину. – Идём-идём!

¶

– Крыша уже едет от этих тёлок. У тебя есть глазные капли?

– На!

– [говорит с открытым ртом] Спасибо… Давай по ЮЗАО 13 13 Юго-Западный административный округ пройдёмся. По алфавиту. Нет… Нет… Однозначно нет… О! Ещё б её тут не было… [смешок с плохо скрываемых отвращением] Не-ет… Стоп. Верни назад… Приблизь… Покрути… Дай реалтайм 14 14 Воспроизведение в реальном времени … Это кто с ней? Выведи инфу… Какая красивая! Наш пациент, железно. Берём, вешай сигналку.

¶

– Саби, – горячее дыхание Марата обожгло шею, – ну, Саби, ну котёнок, давай.

– Я не могу, – вздохнула Сабина.

– Почему? – шепнул он, зарываясь носом в её волосы.

– Потому что… Мне до свадьбы нельзя.

– Саби, – коснулся он губами её плеча, – ты тоже хочешь.

– Хочу, но не могу…

– Са-аби, котёнок, любимая, это Москва, сейчас двадцать первый век, а не Средневековье какое-то. Сейчас всё можно. – Его рука мягко и безуспешно пыталась втиснуться между сжатых коленок.

– Москва у тебя, я – в Средневековье.

– Са-аби-и, – рука коснулась груди.

– Марат, – сжалась ладонь, не пуская дальше.

Разжались пружины у пацана, ослабли жгуты. Марат отвернулся, поник. Саби обняла его сзади, прижалась щекой к спине.

– Нельзя, котик, правда нельзя. Меня убьют, и тебя убьют. Не понарошку, по-настоящему. Ну потерпи, я что-нибудь придумаю, – Сабина коснулась губами торчащей сквозь футболку лопатки: – Я очень тебя люблю. Только никому не говори, хорошо? – Её тихий шёпот слышал только он. И два человека у огромного экрана.

«До конца маршрута осталось сто метров», – объявил навигатор. Тушин на черепашьей скорости полз мимо бетонного забора с кольцами колючей проволоки поверху. Он навалился грудью на руль и вывернул голову, потрясённо рассматривая защищённый периметр детского интерната.

– Тут держат детей? – спросил он Лисицыну.

– Тут держат подростков с девиантным 15 15 Отклоняющемся от общепринятых норм, другими словами, трудные подростки поведением, – уточнила она. – Вы не очень понимаете, что это значит. Про синдром депривации 16 16 По объяснению знакомого психолога, депривация приводит к тому, что ребёнок не чувствует эмоций по отношению к другим людям. Пропадает эмпатия и искреннее проявление чувств. Бывает, депривация выливается в агрессию вовне или в саморазрушение слышали? Он тут у каждого первого.

– Вероника Семёновна, а можно для тех, кто консерваториев не кончал, чтоб не гуглить.

– Вас мама обнимала? А их нет. Они не знают, что такое любовь, искреннее отношение. Для них любая коммуникация – торговля. Они с раннего детства учатся манипулировать чувствами людей, чтобы их обняли, приласкали, дали добавку или игрушку. Дети-торгаши. На самом деле они ничего не чувствуют. Ничего позитивного.

– Ничего себе речи у детского психолога, – удивлённо вытаращил глаза Тушин.

– Это речи опытного психолога, – отрезала Лисицына. – Я очень хочу им помочь, но обычно, им моя помощь не нужна. Чувствовать для них – это испытывать боль. Выковыряйте черепаху из панциря и скажите, что ей так будет лучше. Аналогия понятна? Моя работа заключается в том, чтобы выковыривать их из панцирей, а поменять среду вокруг них не в моих силах. К сожалению.

Тушин молчал.

– Что молчите? Думали меня только деньги волнуют? – Лисицыной почему-то захотелось оправдаться. – Когда окажетесь внутри, помните: вокруг вас гениальные маленькие актеры с узким репертуаром. Не верьте ни единому их слову, движению и эмоции. Представляйте, что вы в театре, а они зачитывают свой текст. Будет немного легче.

Впереди показался провал в заборе. Углублённые ворота, дверь проходной. Тушин завернул и включил аварийку. Лисицына сгребла бумаги и скрылась за дверью. Через несколько минут створки пришли в движение, и машина въехала внутрь.

Лисицына села на пассажирское сидение, ткнула пальцем в сторону большого здания из красного кирпича:

– Там парковка, можно оставить машину. Заведующая нас ждёт.

До приезда Звейниекса оставалась пара часов. Тушин загнал машину в куцую тень, растормошил Веника. Между сиденьями появилось заспанное лицо пухлого бородатого ребёнка, щёчки в складочках. Он зевнул во всю пасть и сказал обиженно:

– Ты мне кофе обещал.

– Обещать не значит жениться. Приведи себя в порядок, в дверце влажные салфетки. Лицо федерального канала, блин.

– Сам лицо… – пробурчал оператор, потягиваясь. – Я с другой стороны и ниже…

Тушин открыл дверцу.

– Стойте! – Лисицына вцепилась ему в рукав. – Посидите тут, я схожу с заведующей поговорю. Она недовольна, что её заранее не предупредили про съёмку. Не надо обострять.

Когда она скрылась в доме, Веня тронул Тушина за плечо.

– Посмотри… – сказал он шёпотом. – Окна.

Михаил повернул голову. В десятке метров от них торчало крыло здания тёмно-багрового цвета. Узкие окна и выложенные по стене торцами кирпичей узоры хорошо б смотрелись в историческом кино, с матросами, увешанными пулемётными лентами, и девушками с наганами, в коже и красных косынках. Но вместо орлов революции во всех окнах с первого до последнего этажа были дети.

Между головами первого ряда выглядывали другие, над ними те, кто повыше, или кто нашёл стул. Дети стояли и молча смотрели на машину телевизионщиков. Не разговаривая и не улыбаясь. Тушин поёжился. Нет ничего более странного, чем ребёнок, который не улыбается. Потом внутри что-то случилось. Исчезли головы сверху, потом остальные спокойно развернулись и ушли вглубь здания.

– Жуть какая-то, – сказал Веник. – Как тут люди работают? Кукуха улететь может.

– Дети всегда дети, – сбросил оцепенение Тушин. – Просто собрались посмотреть на машину, потом пошли на обед. Как раз пора.

– Их хоть кормят, – заныл Веник, – а ты мне даже кофе не взял.

– Хватит скулить. Сейчас заведующая напоит, потерпи.

Распахнулась дверь. На крыльцо вышла угрюмая Лисицына и радушно улыбающаяся миниатюрная пышечка в лёгком сарафанчике. Тушин с Веником вылезли из машины. Веник полез в багажник, а Михаил поднялся по ступенькам, протянул руку:

– Михаил Тушин, телеканал СТВ. А это, – он кивнул в сторону машины, – Вениамин, мой оператор.

– Очень приятно, а я – директор школы, Василиса Витальевна, – она вложила свою маленькую ручку, почти детскую, с трогательными перетяжечками, в руку журналиста. – Надо, кажется, говорить «директорка», но мне это слово не нравится.

– Совершенно не надо! – согласился Тушин. – «Директорка» – что-то унылое и злое, даже ядовитое. Это ведь совсем не про Вас.