Кейси Доуз - Замочная скважина: Наследие

Но началось все со Швейцарии.

С меня, иначе говоря.

А уже по моим приметам стали ловить остальных – папа вскидывает бровь – ты никогда не задумывалась, почему ведьм ловили по приметам, очень подходящим к вампирам? Исключительно молодые, невероятно красивые?.. Ведьмы – это ведь смертные женщины. Они могут быть и старыми. Мою мать убили старой. Но охота была исключительно на молодых и красивых. На таких, как я. Они не понимали, кого ловят, кроме того, что это что-то темное и нестареющее. И в итоге просто убивали ни в чем не повинных красоток, не подозревая, что монстра, которого они ищут – невозможно сжечь на костре.

Тогда я, конечно, вновь бежал – но не из страха быть пойманным, а скорее, чтобы не доставлять себе неприятных ощущений. Бессмертие ведь не дает защиту от боли. Мы все чувствуем. Каждый всаженный нож, каждую пулю и каждый удар. Они не наносят нам урона, но ощущений сполна.

Не очень хотелось узнать, что такое – гореть заживо.

Тогда я понял, что избирательным надо быть не к городам, а к окружению. Не думай, что мажоры имеют преимущество только в твоем 21-ом веке. Во все времена были привилегированные люди, стоящие у власти, на косяки которые закрывались глаза.

Я долгое время присматривался и ошибался, пока, наконец, не внедрился в одну королевскую династию Рюриковичей. Сейчас это Россия, но тогда это было Княжеством.

Я долго ходил в негласных фаворитах, был очень осторожен в «охоте», а на мои шалости все закрывали глаза. До того момента, пока жена князя не обратила внимание на то, что годы проходят, а я нисколько не меняюсь.

Мне не повезло. Не повезло в том, что эта самая княжеская жена – Софья Палеолог – каким-то образом перебралась в Московское Княжество прямиком из Византии. Была членом императорской Династии. И знала – пусть и не так хорошо, как мужчины их рода – что существуют какие-то монстры, которых нельзя уничтожить, убить, которые не стареют и которые были созданы Тьмой.

Про «не стареют», наверное, это уже делали заметки по моим братьям или сестрам. Кого-то из них, наверное, поймали. Потому что, когда мы с ними разошлись, Византийский император знал только то, что нас невозможно убить. Про невозможность старения он, видимо, почерпнул где-то уже позднее.

В общем, главное, что я оказался прав и эти кретины действительно все эти сотни лет передавали знания о нас из поколения в поколения с такой фанатичностью, что даже спустя почти шестьсот лет, представительница их династии, вышедшая замуж за московского князя – угадала во мне «монстра», сбежавшего от ее предков еще за пять веков до ее рождения, едва заметив, что я не совершенно не старею.

Теткой она оказалась беспринципной, и заявила, что ей плевать, кто я и что я, и что не будь ее предки такими идиотами, давно позаимствовали бы себе мой секрет, а не пытались бы отловить и уничтожить. Она даже обмолвилась, что не удивлена, что с таким подходом их Империя в итоге рухнула под какими-то турками.

Она захотела себе бессмертие и поставила ультиматум. Либо я ей дам его (будто это какая-та чертовая чашка), либо она меня запрет в той же бочке, что Румпеля ее предки шестьсот лет назад, и бросит на дно того же самого океана.

Угрожать мне не стоило – самодовольно усмехается папа, глянув на меня – это была ее ошибка. До этого момента я думал просто исчезнуть, раз меня раскрыли, и поискать удачи в другой королевской семье. Но поставив ультиматум, она меня разозлила.

И я дал ей то, чего она хотела.

Естественно, ее старое больное тело не могло перенести трансформации.

Она скончалась. Ей было 48 и ее смерть взбудоражила дворец. Тогда женщины ее статуса в таком возрасте не умирали, а когда нашли на шее следы клыков.. это все замяли, сказали вроде, что от простуды. Кто-то говорил, что это бояре ее грохнули, отомстив за какие-то свои внутренние междоусобицы.

На деле же эту старушенцию погубила жажда бессмертия. И одна единственная угроза.

Она была сделана не тому мужчине.

В общем, суть моей жизни оставалась прежней. Цель одна – не выдать своей истинной сути. Нарочно себя застаривать, придавать возрасту, или же постоянно менять образ. Если ты всегда один и тот же – легко заметить, что ты не стареешь. Но если ты постоянно разный, но это же сравнение провести куда сложнее.

Я жил всегда один.

Я пытался какое-то время найти себе кого-то. В одиночестве есть своя сила.. но мало приятного. Однако, в том, чтобы терять любимых – приятного еще меньше. Едва я влюблялся в девушку – как она старела и умирала. Если я ее обращал – она тоже умирала. А даже если переносила проникновение Тьмы – то сходила с ума, как и большинство.

И уже не была той, кого я любил.

Даже у меня, гибрида от Вендиго, проклятие отнимает слишком многое. Это бремя одиночества, которое я несу всю свою бессмертную жизнь. Всегда один. Или всегда теряю.

Я видел, как умирают они, после их дети, рожденные от других мужчин, после их внуки, правнуки.. видел, как одна девчонка через семь колен после той женщины, которую я любил, стала миллиардершей.

Я был горд за нее.

Ведь ее пра-пра и так далее была из очень бедной крестьянской семьи.

И умерла она тоже в нищете. На моих руках. Не вынеся силу проклятия, которым я пытался увековечить ее роль в своей жизни, как то очень давно сделала со мной моя мать.

Я видел кончины целых эпох.

Викинги, Византия, Османы, Романовы, Наполеон, Гитлер, Сталин..

Все они были для меня ничем.

Они мнили себя Великими, но для меня были не больше, чем смертными букашками, чья жизнь слишком коротка для построения настоящего величия.

У всех людей жизнь слишком коротка.

И даже я не мог им в этом помочь.

Я потерял многих девушек прежде, чем перестал чувствовать что-либо. При их гибели. При их появлении. При их касаниях и клятвах.

Все они стали для меня лишь временным увлечение в пару десятков лет, пока их молодость оставалась им верна.

В старости ведь нет привлекательности.

Старое, обрюзгшее тело и неработающая голова. Фу, гадость. Что в этом крутого? Это можно терпеть, если ты такой же старый и вы прожили вместе всю свою смертную жизнь.

Или если ты любишь.

У меня не прокатывала ни то ни другое, потому я стал просто желать женщин. Я был все так же один.

Даже когда находился с ними.

В этот момент папа замолчал и медленно поднял на меня глаза. Склонив голову, он долго меня рассматривал, словно только увидел, после чего доверительным тоном сообщил: