Brangusis - Страна не для него

– Да ладно, если б просто драку! – сдержанно хихикнул Кицуне. – Ты затеял драку с племянником владельца «Глории»!

– Вот так удача, правда? – Гин тоже смеялся в кулак и поглядывал на спящего напротив Курта. – С ума сойти! У меня даже мысли не возникало, что Куруто-кун может оказаться родственником человека, который владеет частью «Глории»! Теперь понятно, почему ему многое спускают с рук…

– А мне плевать! – вспыхнул Акума. – Пусть он будет родственником хоть самого Папы Римского, а я все равно от вас отсяду, потому что этот человек просто невозможен!

– Акума-кун, но ты уже неделю от нас отсаживаешься и все никак не можешь отсесть… – с робкой улыбкой подметил Кицуне.

– Да чтоб вас! – в отчаянии взвыл Акума.

– Кицуне-кун, – вдруг сказал Гин, одарив Кицуне теплым взглядом, – тебя стало не узнать. Ты просто светишься…

Тот, казалось, раскраснелся до корней волос, смущенно опустил голову и тихо ответил:

– Семпай очень добрый, раз решил взять нас с собой на горячие источники…

– Ерунда, – отмахнулся Гин Хасегава, проглотив внезапно подступивший к горлу горький комок.

Примерно через три часа они добрались до Никко и пешком отправились в усадьбу дяди Гина, на ходу любуясь пейзажами цветущего городка, одного из старейших религиозных и паломнических центров Японии.

– Я думаю, будет здорово, если сегодня мы посмотрим на цветение сакуры и отдохнем в онсэне, а завтра побродим по Никко, здесь много всего интересного, – так расписывал планы на эти выходные Гин Хасегава, а Кицуне и Акума просто захлебывались от восторга.

– Недаром же говорят: «Не говори «великолепно», пока не увидишь Никко», – сказал кто-то из них.

– А Мартин мне говорит: «Не говори «фу», пока не попробуешь», – сказал Курт с детской непосредственностью. – Иначе бы я никогда к вашей еде не привык.

Акума, Гин и Кицуне лишь молча переглянулись.

Дядя и тетя Гина Хасегавы очень радушно встретили племянника и его гостей, даже несмотря на то, что их усадьба была переполнена постояльцами, за которыми нужен был глаз да глаз. Дядя Гина тоже оказался добродушным здоровенным детиной, созданным как раз для того, чтобы вкалывать на горячих источниках. Теперь-то понятно, в кого староста такой огромный и простецкий!

– Я сам позабочусь о своих гостях. Не беспокойтесь, пожалуйста! – сказал Гин дяде и тете и отпустил их по своим делам, а гостей загнал в вылизанную до блеска васицу, которая оказалась его комнатой, и заставил переодеться в кимоно, чтобы в полной мере насладиться прелестью выходных по-японски. – Для тебя у меня тоже кое-что найдется, – сказал Гин Курту, вынув из раздвижного шкафа черное кимоно с красным набивным узором. – Я носил его в школе, но теперь оно мне маловато. Однако тебе, думаю, будет в самый раз.

– Да не стоит! – запротестовал тот, то ли чего-то испугавшись, то ли смутившись, то ли все вместе сразу. – Я же не японец…

– Ничего. Мы привыкли, что иностранцы носят традиционную японскую одежду.

– Но вы же шотландские килты не носите!

– Так про шотландцев и аниме не рисуют, – вмешался Акума. – Такое ощущение, что иностранцы насмотрятся наших мультиков, а потом прут сюда пачками и строят из себя японцев. Раздевайся, пожалуйста!

Курта раздели по пояс. Джинсы он, раскрасневшись до кончиков ушей, пообещал снять после того, как его облачат в кимоно. Итак, в три пары рук, будто Курт был каким-то принцем, на его тонкое бледное тело надели сначала белое нижнее кимоно, а потом черное с красным набивным рисунком, которое идеально правильно запахнули и повязали оби (*пояс для кимоно).

– У тебя такая белая кожа… – заметил Кицуне, сравнив свои смуглые руки с белой, как снег, кожей Курта, сквозь которую проглядывали голубые вены. – Если бы ты был гейшей, тебе бы даже не пришлось наносить пудру.

– Что ты несешь?! – шарахнулся Курт, совершенно красный от стыда.

– Не дергайся! – пихнул его Акума и, взяв в руки гребень, заставил сесть на пол. – Думаю, прическа типа дзиин тебе будет к лицу, – сказал он, придирчиво рассматривая длинные пряди цвета вороного крыла, а потом пристроился со спины.

– Эй, хватит! – возмущался опозоренный Курт, когда Акума начал его расчесывать. – Что за дочки-матери?..

– Мы делаем тебя похожим на японца, дурак, чтобы ты меньше бросался в глаза постояльцам! У тебя с детства такие волосы? Они чернее ночи!

– Да, у нас у всех такие, – смущенно пробурчал Курт, смиренно притихнув. – И у Мартина, и у папы, и у дедушки…

– И глаза у тебя черные, как ягоды спелой смородины. Мне всегда казалось, что европейцы светловолосые и голубоглазые.

– Да необязательно. Мы вполне себе разноцветные.

Итак, всеобщими усилиями Курта превратили в прекрасного бледнолицего юношу в роскошном кимоно и с аккуратно собранным на затылке пучком черных волос, оставшиеся пряди которых красиво и щедро струились вниз по стройной спине. Короче, зря Гин, Акума и Кицуне рассчитывали, что постояльцы не будут обращать на него внимания. В новом облике Курта в глаза бросалось уже то, что из-под кимоно у него торчали кеды и джинсы, которые он наотрез отказывался снять, ссылаясь на то, что не намерен расхаживать по Никко в халате и трусах.

Поэтому за чайным столиком он извинился за то, что не может сидеть в традиционной японской позе, и вальяжно скрестил ноги по-турецки.

– Когда в гейзер-то полезем? – поинтересовался он, пока Гин наводил чай по всем правилам.

– Сначала чай.

– Я не хочу его пить. Вы, должно быть, сумасшедшие, раз пьете эту гадость литрами.

По плавно разлившемуся в васицу красноречивому молчанию Курт понял, что ляпнул что-то не то.

– Эй-эй, я не имел в виду, что вы сумасшедшие! – переполошился он и начал неловко исправлять свою оплошность. – Это выражение такое! Выражает крайнюю степень удивления и вовсе не означает, что кто-то на кого-то думает, что он сумасшедший! Правда!

Когда Курт закончил, под конец совсем объятый паникой, Кицуне тихо засмеялся и поучительно изрек:

– Поэтому в Японии ценится умение молчать.

– Понял, не дурак… – горько вздохнул Курт и виновато опустил голову.

Глядя на них, Гин испытал то же чувство, что и Акума, который лицезрел на первом их совместном обеде, как неудачник Митсюзаки поучает неуравновешенного гайдзина, а тот его беспрекословно слушается. Староста был удивлен, но в то же время искренне рад.

– Ну что, итадакимас? – таким образом решил реабилитироваться Курт, когда чай был разлит, а парни взяли в руки крошечные чашки, наполненные горьким напитком.

Снова раздалось это неловкое молчание. Все трое японцев не смогли с собой совладать и уставились на иностранца немного осуждающе – за весь день он их уже порядком достал.