Янис Ником - STNM. Часть «Та»

Он. Мог. Переключать. Каналы. Глазами! (>. <)

Экран телевизора, как зеркало, символизирующее тело, которое отражает все явления или ощущения, а также означающее зрение. Динамики, как раковина моллюска и лира, обозначающие звук.

Радостно смеясь про себя, не в силах вымолвить и звука, но как ребенок, корча рожицы, он стал быстро моргать. На экране то и дело вспыхивали разные изображения, морщинки под глазами оживали. Миры спешили сменить друг друга, жаждали быть увиденными.

Девушка в желтом платье собирала синие цветы. Седой мужчина стрелял из револьвера по банкам. Самолет летел прямо в торговый центр. Безумные танцы вокруг костра под шаманский варган. Пальма в горшке. Бабочка. Котенок. Бокс. Поцелуй. Карьер. Хлебцы в сосуде. Динозавры. Птицы. Тюрьма. Шелковое одеяние и свисающий сверху царский балдахин. Реклама. Реклама. Реклама. Реклама. Постельная сцена… а нет, реклама.

Янис моргал все быстрее и быстрее.

Экран, как зеркало, в котором отражается обнаженная душа. А за зеркалом стоят весы: на одной чаше представлены белые камушки, на второй – черные.

Постепенно изображение в телевизоре покидало свои границы, растекалось. Как будто телевизор становился плазмой все больших размеров, стремясь заполнить, затопить все пространство.

Теперь менялся и фон за телевизором. Вместо стенки с пожелтевшими, слегка облезшими обоями, там возникали джунгли, водопады, города, горы, гаражи…

Еще чуть позже стало меняться и окружение Яниса. Сначала стены меняли цвета, после вовсе разрушились, оголив зеленые бесконечные долины, скульптуры, леса, пещеры, универмаги, подвалы, замки с исписанными похабными словами стенами, подъезды со старыми дорогими картинами…

Он в очередной раз открыл глаза, но теперь закрывать не спешил. Янис огляделся. Он даже не замечал, как постепенно его разум трезвел, а власть над телом усиливалась. Неужели Янис начинал приходить в себя – действие препаратов пропадало? Оставался лишь один вопрос: здоров ли он? А был ли болен? Ну или не совсем один. На экране телевизора, тем временем, суета людей, о чем-то споривших и чем-то торговавших, сменилась журчанием ручья, а сам Янис оказался окружен пшеничным полем, пашню которого ветер нежно убаюкивал, изредка случайно срывая кончики желтых волос-колос и отправляя их в неведомые дали. Поле напоминало спящее светловолосое существо.

Вокруг летали, преломляя пространство частотой стрекотания своих крыльев, насекомые. Где-то вдали на юге в облачках слабого тумана дрожал свет фонарей. Он пробуждался от истеричного воя пилы-комара-будильника и грубого мата дерева-пчелы-бездельника.

Вечерело. Не сразу он понял, чьими глазами видит мир… чей голос оживал в нем…

Дети кукурузы и пшеницы, посвящаю свою плоть вашим маленьким ступням, свои светлые косы — вашим тоненьким ручкам, не находящим себе места. Только услышьте меня… Послушайте мою колыбельную. Прислушайтесь к моему шепоту, и я восстану, стану вашим другом. Лучшим, если не единственным.

Я любил наблюдать за маленькими ребятишками в пшенично-кукурузном поле. Конечно, я многого не замечал, но главное всегда было во мне.

Стоило только захотеть, и я нутром чувствовал этот альтернативный мирок, где за огромным полем стояли дома. Разнообразные: одноэтажные, двухэтажные, трех… с сараями, гаражами, перекошенным забором или отполированным бассейном, с крикливой хозяйкой или дымящим самокрутки хозяином.

Аккуратно выложенная веранда и милый ухоженный сад, ценою солнечного удара и боли в пояснице бабули Зои, или кое-как вымученный огород деда Лени — тот, с ужасающим чучелом, похожим на двоюродного дядюшку Геральда, чье пьяное тело комбайн перемолол, собирая пшеницу мою. Дядя остался жив, но тюрю с водкой больше никогда не ел.

Еще я помнил, почему это случилось: детишки заскучали, и я предложил им сыграть.

Помню, как дети играли в «глаз себе выколи». В тот вечер вон тот дом с выцветшей панельной беседкой, во дворе которого стоит заржавевший бидон с надписью «олоко», сильно пострадал. Точнее быть, его хозяйка — сварливая, как рой диких ос, тетка Роза Аглямовна. Она случайным образом лишилась обоих глаз, как следствие – скосила двух своих котов. Серого — по глупости насмерть защемила дубовой дверью, черно-белого — тетка Роза по нелепости скинула с подоконника, закрыв окно от сквозняка.

Старая дура, потеряв оба глаза и двух котов, так и не поняла, почему нельзя смотреть на поля по ночам, когда детские крики разносит ветер и шепчут колосья – кончики моих волос.

Эти дети, играющие в кукурузно-пшеничном поле…

Ассоциация не дает мне покоя, когда я вижу их там, чувствую их ступни на себе, слышу их радостные крики…

Так и хочется помолодеть лет до десяти, взять секатор или дрель, пойти совершать детский вандализм с элементами садизма, принося мирных соседей в жертву во имя кхе-кхе…

Но я продолжаю шелестеть, мирно нашептывая детям, играющим на моей плоти, свои грезы, мечты. Лишь бы дети услышали поле, лишь бы они взялись за взрослые игрушки, лишь бы заигрались со спящими родителями – да так, чтоб поутру было кого закопать на том самом пшенично-кукурузном поле. Возможно тогда, на месте детской шалости вырастет подсолнух. Я буду рад. Каждое утро буду им глядеть на солнце и вспоминать те кровавые ночи сентября, в которые детский смех звучал в унисон взрослым крикам. Консонанс извечной проблемы отцов и детей.

— Хэ-хей, парни! Да тише вы! Слышите?? Вы тоже это слышите?! – с любопытством спросил рыжий мальчуган Олег и замер, остановив игру. У каждого есть свой Олег. Я всегда знал, что он будет первым. Не знаю, как так случилось, но его душа была черна от рождения. Быть может, по причине того, что после достижения им десятилетнего возраста в округе увеличилось количество трехлапых псов и котов? Возможно ли, что у некоторых рыжих, взаправду, от рождения нет души?

— Мальчиш-шшшки, я придумал для вас интереснейш-ш-шую игру, – зашелестел в их головах я, улыбаясь рыхлой, вытоптанной и вспаханной землей. Им было скучно, я знал это. Пусть взрослые не волнуются, теперь их дети действительно заняты делом.

Ох уж эти детские невинные умы и души, как, все же, они милы в минуты летней жатвы…

Старый ворон, видно ослепший от встречного ветра, либо потерявший управление из-за резкой боли суставов в крыле, метнулся вбок и пролетел совсем рядом, буквально на расстоянии пары перьев от лица Яниса. Ян от неожиданности сильно зажмурился; ворон, кстати, тоже. Ко всему прочему, Ян в первый, но не в последний раз потерял три буквы.

Ужасный облик проклятого поля пропал, оставив Янису круги под глазами, будто клеймо. Исчез снаружи, но не внутри — отныне они связаны навечно. Этот образ врос детским воспоминанием в его прошлое и зарос огромным подсолнечным полем… детский крик, рожденный в поле воин.