В. Рид - Самая светлая ночь

Стук повторился, и Дориан распахнул дверь, но глаза его были закрыты, и он чувствовал, но не видел тот свет и чистоту, что предстали перед ним. Касаясь кончиками пальцев потоков воздуха, он ощущал под ними плавные линии тонкого лица. И в голове его восстали образы едва ли ему знакомые, но каждая клетка его существа ощущала с ними сильнейшую связь.

Дориан открыл глаза, и свет ослепил его на мгновение. Образ его посетителя собрался воедино, обращаясь из солнечного сияния в человека прекрасного, как холодная тень рассвета, как мерцание первых лучей у алеющего горизонта.

Дориан онемел. Он пытался заговорить, но язык его не слушался, он хотел вдохнуть, но воздух застыл, не добравшись до легких. Дориан ощутил, как сознание его держится на краю.

Чувства, вспыхнувшие в его душе, едва ли были из тех, что способен описать человеческий язык. Это были не любовь и не восхищение – ничто из того, что легко объяснить единственным словом. Чувство сложное, походящее на тонкую связь, просачивающуюся сквозь века и пласты памяти, чувство, открывающее новые грани среди познаваемого мира – так могло бы оно быть описано, если бы и эти слова в достаточной мере отражали его космическую суть. Чувство – это понятие не зависело от частоты биения сердца, не вызывало неутихающий восторг, оно билось и растекалось по телу, оно несло в себе знание, высвобождаемое по мере того, как художник погружался в обнажающуюся перед ним тьму.

Но чего он не узнавал сейчас в этом образе, сотканном из частиц чистого света? Как долго не видел он этих глаз, прозрачных и многогранных, как голубые алмазы, и что изменилось и их влажном мерцании?

Дориан ощутил в своих пальцах дрожь. Неясный страх оплел его сердце черной сетью, страх не перед этой красотой, но за нее. И он ощутил силу в своих руках, способную вырвать этот цветок с корнями, втопать его в землю, и кровь, что вырвется из тонких лепестков, станет его спасением. Кем бы ни был послан этот лунный призрак, он чувствовал, что он – мерцающий луч света, сопротивляющийся и противопоставленный его пробуждающейся тьме.

Несмотря на вязкий страх, Дориан был заворожен представшей перед ним красотой, он был заворожен идеалом, который он не мог не запечатлеть на своем холсте, чистотой этого образа, полупрозрачного и мягкого, как шелк.

Он попытался заговорить, но буквы не желали складываться в слова, и, выдыхая, он боялся не удержать этот светлый образ так близко от своей наплывающей со всех сторон тьмы.

– Вы помните меня, мистер МакФарленд? – тихий голос разорвал тишину, нарушаемую до этого мгновения лишь шелестом крови, текущей по венам, и влился в душу художнику, и оплел сердце его смертельной сетью. – Я Кларисса. – если бы свет имел звучание, он пел бы этим голосом. Кларисса коснулась волос, золотыми нитями рассыпавшихся по плечам.

– Конечно. Старшая дочь хозяйки. – выдохнул Дориан.

Они стояли друг напротив друга, разделенные порогом двери, Дориан – в мерцающей полутьме своей комнаты, где ветер, врываясь через открытое окно, задувал последние свечи, Кларисса – в облаке тепла и света, расходящегося волнами от яркого светильника над лестницей. Подол ее легкого платья едва колыхался на сквозняке, и светлые волосы чуть трепетали, поддаваясь потокам ветра. Дориан не выдерживал яркого света, и как мог скрывал в тени глаза, в окружающем мраке приобретшие багровый оттенок.

– Мы не виделись целую вечность, – произнесла Кларисса, пытаясь разглядеть лицо художника в полумраке, – и вот я снова в этом доме, и я зашла, чтобы сказать, как я рада вашему присутствию.

– Я закрою окно. – произнес Дориан тихо и впустил девушку в комнату.

Пока он пытался вырвать занавески из потоков ветра и закрыть ставни, Кларисса заново зажгла все свечи и прошлась между мольбертами, разглядывая картины, искаженные пляской теней.

– Я никогда не видела ничего более прекрасного. – ее голос стал теплым, как воск свечи, и ее бледно-золотые волосы окрасились в алый.

Дориан перестал следить за ее плавными движениями и всматривался в темноту за окном, оставляя за спиной ее свет. Он слышал ее легкие шаги, слышал голос, пронзающий тишину, но все это теперь в единое мгновение осталось за гранью его сознания.

Наконец он обернулся и предложил Клариссе кресло. Сам он встал напротив с блокнотом в руках и стал водить карандашом по бумаге, легкими движениями перенося на нее образ этого светлого существа. Осторожно выводя тонкие линии, он пытался передать эфемерную красоту ее лица и глубину ее наивного бледного взгляда.

Кларисса сидела молча, и тишина, воцарившаяся вдруг, испугала ее. Она вздрогнула, и Дориан поднял глаза, наблюдая за тем, как мелькают тени на ее коже.

– Это все, что я умею. – произнес он тихо. – Если ты не хочешь, я не буду рисовать.

– Нет, пожалуйста! – Кларисса поднялась на ноги и подошла к нему, чтобы поглядеть на набросок. – Это больше, чем просто я. – произнесла она, проводя пальцем по тонким линиям. – То есть, это больше, чем просто моя оболочка, мистер МакФарленд. – она заглянула в его лицо, бледное и холодное, в попытке встретиться с его взглядом, но Дориан не решался поднять на нее глаза.

Он слышал нежный шелест кружевного платья и чувствовал на своей щеке ее прохладное дыхание, и теплота прозрачной руки рядом с его руками проникла куда-то глубоко внутрь его безразличной души, касаясь сердца. Грифель карандаша скрипнул на бумаге и обломился.

Дориан оставил блокнот в руках Клариссы и отступил в тень. Он неотрывно глядел на нее из своего укрытия, недоступный ее взгляду, и изучал ее. Он никогда не видел лица более совершенного в своей мягкости и тонкости черт. Ее кожа словно мерцала изнутри, ее глаза горели аквамариновым пламенем. Он наблюдал за ней до тех пор, пока не раздался стук в дверь, и она едва приотворилась.

– Входите, прошу вас. – произнес Дориан, не оборачиваясь. Он знал, что это вдова пришла за своей дочерью. Она медленно вошла в комнату, оставляя дверь открытой и позволяя свету вливаться в нее, ослепляя мягкое сияние свечей.

Кларисса вскочила с места, чтобы удалиться, и Дориан вырывал для нее рисунок из блокнота и протянул ей.

– Подарок в честь нашей встречи. – произнес он тихо.

– Мы будем ждать вас внизу, мистер МакФарленд. – она приняла из его рук листок с наброском и застыла в дверном проеме. Ее силуэт обозначился темным изящным пятном, и она оглянулась. – Это волшебно, у вас волшебно получается. – Ее лицо совершенно исчезло в тени, и остались лишь очертания и тихое музыкальное звучание голоса, но даже и так он ощущал прозрачную чистоту ее души. Он хотел поблагодарить ее, но слова застряли комом в его горле.

– Я спущусь к ужину. – смог произнести он прежде, чем силуэт исчез и дверь захлопнулась, и лишь сквозь крупные щели продолжал просачиваться свет.