В. Рид - Самая светлая ночь

Но вниз он не торопился и, выждав несколько мгновений, бросился к окну. Он остановился там, ощущая холод ночи сквозь стекло. Его сердце учащенно билось, и кровь с силой ударяла в виски, оставляя после каждого короткого удара тупую боль, отдающую в глазницы. Он отворил окно и перегнулся через подоконник, всматриваясь в непроницаемую тьму окна Джины, и, не находя в его глубине ни единого проблеска жизни, собирался отречься от своей минутной решительности. Он готов был кинуться по лестнице вниз, в тепло, но так и не тронулся с места. Ветер развевал его темные волосы, бросая влажный холод ему в лицо, и глаза слезились от этих ледяных порывов, но он все стоял в ожидании, и, наконец, стекло задрожало и в окне напротив появилась Джина. Дориан потянул к ней руку, но жест его остался безответным.

– Мне не нужен выбор, Джина! – произнес он громко, и отчаяние раздалось в его голосе. – Скажи мне, куда идти, и я пойду. Я хочу быть слеп.

– Ты сделал свой выбор. – услышал он ответ. Голос Джины был мягким, но впивался в его душу подобно лезвию.

– Тьма настигла меня первой. – он опустил голову, ощущая, как грудь его сдавливает боль.

– И ты выбираешь смирение. – Джина, наконец, протянула руку ему в ответ, и Дориан встретился с ее глазами, сияющими во тьме нефритовым светом.

Он встал на подоконник и поглядел вниз, ощущая головокружение. Капли срывались с крыши и падали в темную пустоту, и застеленный туманом переулок тянул его в свою холодную глубину. Джина молчала, протягивая руку, и в наступившей тишине лишь ветер шептался с дождем и мертвой листвой, и все живое молчало, погрузившись в болезненный сон.

Набрав в легкие воздуха, Дориан схватился за ее ладонь и сделал прыжок. Джина крепко поймала его, не дав сорваться со скользкого подоконника и затащила внутрь.

Художник почувствовал вдруг удушье, как будто кто-то пережал его горло веревкой. Он поднялся на ноги и, дрожа от холода, бросил взгляд на слабый мерцающий свет из своего окна, осознавая, что смотрит со стороны на всю свою жизнь.

– Чувствуешь ли ты теперь в себе новую силу, новую кровь? – произнесла Джина и поглядела на художника так, как никогда еще не глядела, и в ее зрачках отражались его глаза. И снова увиделась Дориану бездна, и почувствовал он свое падение.

– Нет. – ответил он, но сердце его дрожало, не принимая лжи. – Но я чувствовал смерть. – признался он тихо.

– Это твой выбор? – спросила Джина, приближаясь к нему так, что дрожь его стала для нее заметна.

– Да. – выдохнул художник, и чаша его боли переполнилась, и кровавыми потоками просочилась наружу. – Да. – повторил он громче.

– Я проведу тебя через это, Дориан. Доверься мне. – она пошевелила пальцами, и холодные голубые огни озарили комнату, зависнув в воздухе. В бледно-ледяном их сиянии лицо Джины казалось мертвенно белоснежным и прозрачным, словно восковым. Она провела Дориана через комнату к двери и подала пальто.

– Твой выбор? – повторила она свой недавний вопрос, и Дориан заметил, как на поясе ее блеснуло оружие.

– Да. – снова ответил он, принимая одежду.

– Этот шаг ведет в точку невозврата, Дориан. – Джина остановилась у двери, в последний раз желая убедиться в его решительности.

– Мне не к чему возвращаться. – ответил Дориан, принимая из рук Джины пистолет. – Но я и не понимаю, чего ради следую за тобой.

– Часть тебя знает правду. – замок щелкнул, и дверь приотворилась. Холодные огни опустились на пол и погасли, возвращая комнату во тьму. Две тени выскользнули на лестницу, окунаясь в глубокий беспросветный мрак, ведомые лишь ледяными и свежими потоками ветра.

16—17 октября 1864

Джина вела Дориана за собой, углубляясь во мрак туманных опустевших улиц. Они крались подобно теням, и темнота скрывала их силуэты, и туман сопровождал их, стелясь по земле.

Дориан продрог. Холод ночи убивал его, и видения полусном возникали перед его глазами. Сейчас, вдалеке от любого тепла и света, среди безразличных переулков, прошлое казалось ему иллюзией, а все, что он знал о себе – ложью. Он следовал за Джиной, отдавая себе отчет в том, что ему придется совершить. Джина не сказала ему еще ни слова, но он знал, он видел ту цель, к которой вела его эта ночь, провожая меж каменных стен, сдавливая горло. Туманные видения сопровождали его, и в каждом из них он видел смерть.

Джина не произносила ни звука. Она мелькала впереди темным силуэтом, чуть слышно ступая по мокрой мостовой и сопротивляясь проникающему под одежду холоду. Ее старые раны болели сейчас, особенно остро ощущая непосредственную близость той цели, что казалась когда-то недостижимой.

Теперь, когда истина так близко, когда избавление рядом, она не позволяла себе допустить ошибки. Разум ее был затуманен и неясным представлялось будущее, и впереди она не ощущала света – лишь болезненную агонию, но цель ее была определена, и каждое ее движение приближало ее к ней.

Едва ли она помнила, как долго стремилась обрести то, что так страстно пылало вне досягаемости ее власти. Теперь она готова разрушить последние призрачные преграды – последние слабые и иллюзорные попытки защитить то, что защитить невозможно.

Она умела получать желаемое, пусть каждый шаг и стоил ей тысячелетия. В вечной борьбе, когда она становилась то зверем, то жертвой, боль была не единственным, что она научилась терпеть. Сильнейшее ее оружие – время, и она желала заполучить его живое воплощение, чтобы последний осколок в игре оказался в ее руках.

Она ощущала, как растет сомнение в душе ее спутника, и каждая темная его мысль была ей знакома. Все, что в эту секунду могло помочь ему – ее сострадание, но она не могла допустить этой слабости тогда, когда великая сила оказалась в ее руках. Он шел во тьму, ослепленный ее тайной глубиной и мерцающими гранями, не осознавая ту цену, что придется заплатить за свое повиновение и свою слепоту.

– Где нынче свет, там будет тьма. – прошептала Джина, когда Дориан остановился, различая огонек в окне. – Обходи стороной этот обман. – она пошевелила пальцами, и тот погас, замерев от внезапного холода. Джина увлекла художника за собой, и, когда путники ступили в непроглядную темноту, на кончиках ее перчаток вспыхнули ледяные синие огни, мертвенным сиянием освещая путь.

Они завернули в переулок и притаились, расслышав шаги. Из-за угла вывернул бродяга и, заметив путников, преградил им путь. В его руках блеснул нож и ожидаемые угрозы стали срываться с его уст. Едва бы Дориан осмелился ослушаться приказов этого полуночного вора, не имей он при себе оружия, но с пистолетом, который его рука сжимала в кармане он ощущал превосходство. Едва бродяга сделал шаг, как холодное дуло оказалось у его виска.