Сен Сейно Весто - Сумерки эндемиков. Сборник фантастики

То обстоятельство, что новые фокусы эволюции с демографией имели массовый характер, обнаружилось далеко не сразу. Панические настроения стали преобладать со снижением тех же показателей до 30—35, а кое-где и до двадцатитрехлетнего среднестатистического возраста, притом упорно карабкавшаяся куда-то наверх графа смертности по-прежнему касалась только женщин – на протяжении почти всего векового периода число долгожителей среди мужчин в их статистике оставалось определяющим. Тут уже вообще ничего нельзя было понять, означенные флюктуации больше вроде бы никакой видимой частью не затрагивали обычного онтогенеза, девочки совершенно банальным образом становились вначале девушками, потом молодыми женщинами, достигали расцвета свежести и сил, после чего как-то очень скоро и непоправимо увядали, лишь совсем недолго успев побыть бабушками и оставив на руках безутешных отцов часто совсем малолетних жизнерадостно улыбающихся отпрысков. Мир чем-то напоминал человека, снова ошибшегося дверью и вышедшего в ближайшее окно на уровне последних этажей.

Теперь, можно представить такую ситуацию: женщина развивается, раньше чем когда-либо прежде достигает биологической зрелости, почти не задерживаясь покидает мир, вместе с тем, катастрофически опускавшийся в течении всех ста-ста пятидесяти лет, практически обвалом, показатель остановился, лишь достигнув критического равновесия, едва ли не повсеместно уже составлявшего от девятнадцати до двадцати трех лет среднестатистической продолжительности жизни женщины. По некоторым сведениям, несколько увеличить ее могли задержка либо неспособность по каким-то причинам женщины к детородной функции, либо еще как-то поднять ее удавалось титаническими усилиями медицины, да и то лишь ненамного. «Долгожительницы» же вроде тех, что добирались до тридцати лет и более составляли разве что одна на сто тысяч; с другой стороны – мужчины.

Вначале, в самом деле, их среднестатистический возраст достигает рубежа 120—140 лет, уже ранее предсказанного и клятвенно геронтологами обещанного, но ничуть на этом не задерживается, совсем нет, – он со все той же нудной медлительностью взбирается еще выше, без всяких видимых усилий переваливает полуторавековой предел и останавливается лишь, воссоздав своеобразное демографическое равновесие на уровне 170—190, а у гоменов почти всех 260 лет среднестатистической продолжительности жизни. Естественно первым делом стали обвинять вмешательство в генетический состав популяции – где-то что-то с генотипом, хотя генетики все вместе в одинаковых выражениях клялись всем самым дорогим, что ничего не трогали и что виновника лучше пусть ищут где-нибудь среди белков, заведующих делением хромосом. Пока компетентные лица под эгидой Наций рука об руку с Всемирной Организацией Здравоохранения, сбиваясь с ног, искали по лабораториям мира скрытых террористов, современность, пока не зная, что следует предпринимать в таких случаях, просто напряженно ждала, чем все кончится. Меньше всего хотели усматривать в том симптомы новых демографических реалий. Никем не предвиденное изменение типа демографического равновесия поначалу здорово походило на катастрофу. Кстати, как раз тогда снова, уже в несколько ином свете, вспомнили о зеленых территориях и идее криоконсервации («…На интрагому теперь смотрели совсем-совсем другими глазами, – говорил сосед, – что ты…») Вдруг сразу и повсеместно возобладало то мнение, что заповедники – это никакой не рассадник зла, а даже наоборот, – колодцы в будущее. Хотя, нужно сказать, на способности населения планеты к воспроизводству это отразилось мало, если не считать самого эффекта потрясения, который был скорее из событий психологического ряда. Сам по себе факт одностороннего повышения смертности (удивительное дело) практически не затронул рождаемости ни тогда, ни после, уровень рождаемости почти не возрастал, как по логике вещей можно было бы ожидать. Вообще, как отмечалось, женская половина все эти перипетии восприняла с замечательным самообладанием, не в пример мужчинам, новую свинью со стороны эволюционного развития они дружно встретили более ранним созреванием, никак, к счастью, не затронувшим их внешней привлекательности и даже совсем напротив. Другое дело, что ситуация сама по себе плохо укладывалась в рамки общепринятых представлений об онтогенезе и требовала известного самообладания уже от самих исследователей, чтобы взять себя в руки и наконец решить, какую стратегию в создавшихся условиях принять было бы разумнее всего и есть ли она вообще, тут какая-то разумная стратегия.

Насколько можно было судить чуть позже, внешне на клеточном уровне регрессирующее явление выглядело как нарушение стандартного правила скелетных мышц, которым определяется продолжительность жизни организма и тонус его общей жизнеспособности. Клетка, развиваясь, запасает больше энергии, чем тратит, здесь же обычная механика напоминала сбой, словно нормальная здоровая клетка переставала быть нормальной и здоровой, теряя некую точку опоры и принимаясь кидаться в крайности. По одним сведениям, рост клетки практически полностью прекращался, как будто весь организм вдруг разом лишался двигательной активности, а питательные вещества поступали в организм с перебоями. Так как для накопления энергии организмом необходима его активность, при опасном недостатке последней происходит цепная реакция энергетического голодания клеток – примерно то, что можно было наблюдать в метаболизме женского организма. Если в живой развивающейся системе усвоение веществ и энергии преобладает над распадом этих веществ и выделением тепла, а энергетический фонд приобретается, то в случае женского организма напротив, процесс катаболизма превосходил анаболизм, в клеточной структуре накапливались разрушения, энергетический фонд истощался, все начинали жить мрачными предчувствиями надвигавшегося катаклизма. Живая структура будто попадала в состояние угнетения патологическим стрессом, что рано или поздно отражалось на его развитии. Застойные явления в клетках приводили к ситуации, словно организм медленно выгорал в состоянии паралича.

По другим сведениям, клетка попросту разрушалась в ходе отравления продуктами собственной жизнедеятельности. Кровь, как известно, среда, окружающая клетку, от которой ее отделяет соединительная ткань. Как следствие систематического и бесконтрольного переедания нормальный обмен с окружающей средой нарушается: поверхность клетки и сама клеточная масса растут с разной скоростью – в результате ненормально быстрого увеличения клеточной массы в клетках скапливались продукты распада. Самое удивительное здесь другое. Один и тот же разрушительный механизм мог срабатывать и в организме женщины, до конца своих дней служившей едва ли не образцом умеренности, непримиримой сдержанности во всем и чуть ли не верхом ортодоксального стоицизма. Сосед сам вряд ли точно знал, что это такое, но не иначе, такое положение можно было объяснить чем-то вроде мистического наследного проклятья далеко не бесследно ушедших веков.