Михаил Кузнецов - Каменные сердца

Платон Андреич посопел грозно, но решил смолчать и вышел.

Что ж, спросить можно только с одного человека, которого уже в их общем кабинете не было. Видимо, ушел на «землю», мало ли у него причин. Платон сел за стол, раскрыл дело, пошебуршал листами. А в голове катал одну простую мысль, обещающую в будущем много и много проблем. Забрать дело, провести ОРД заново, самому пройти по «земле» тем же путем, что и Додукаев, если такой путь на самом деле был. Он сгреб все немногочисленные листки в папку, вышел из кабинета и направился к начальнику городского УгРо. Зачем? Почему вдруг? Вот сейчас он это и выяснит, зачем и почему он туда пошел.

Кабинет начальника располагался аккурат перед лестницей на этаж. Почему именно этот кабинет, никого уже давно не интересовало. Дверь, лет десять назад отделанная светлыми дощечками, внушала всему этажу чувство, что за ней сидит джин. Здесь одинаково легко могли исполняться желания, если правильно просить, или слетать звездочки, если совершить все остальное. Звали джина Александром Михайловичем Тишторенко, сорока двух лет, полковник в звании и наперекор всем на свете – один из самых молодых начальников на таком посту. Для посторонних он казался взбалмошным и неуравновешенным человеком, способным взорваться от любой неосторожной фразы. На самом же деле полковник обладал чудовищным чутьем, иной раз граничащим с чтением мыслей. Он с первых слов улавливал суть, а еще через несколько слов определял, стоит ли продолжать разговор, и если решал, что не стоит, то выгонял матами и пинками. Но слава дурного собеседника и сумасброда давала ему некие привилегии перед вышестоящим начальством. И Тишторенко ими не раз пользовался, выбивая для отдела поблажки по показателям раскрываемости, отсрочкам, возможностям и воздействия на другие отделы. За что, собственно, и любил его городской УгРо. За что и сам Додукаев доверился ему, как родному сыну, дергая по надобности за связи.

Пока Платон собирался с духом перед дверью, мимо прошли несколько коллег, которые по пути поздоровались и пожелали удачи. Что ж, тянуть нечего. Платон постучал, на что сразу получил: «Войдите!». Опер уверенным шагом переступил порог, плотно притворив за собой дверь, и встал по стойке смирно. В небольшом кабинете за широким столом сидел полковник. Мужчина крепкий, правда, в теле. Вытянутая овалом голова была посажена на жилистую и подвижную шею. Железо бы гнуть об эту шею. Из-за ранней лысины он всегда брил голову под ноль. Над широкими плечами высился повешенный на спинку кресла китель. Тишторенко, нацепив узкие очки, внимательно читал, видимо, очередную корреспонденцию из «главки». На Платона он только взглянул и задумчиво обронил:

– Чего тебе, Сенцов?

– Александр Михайлович, я по поводу одного дела…

– Ну?

– Тысяча четыреста восьмидесятого, который вел Игорь Аркадьевич.

– А что с ним? – начальник все еще не отвлекался от чтения.

– Прошу его отдать мне на доработку.

Тиштренко оторвался от листочка и посмотрел поверх очков на подчиненного.

– Предлагаешь тебя на глухарь посадить?

Сразу не послал, уже хорошо.

– Я бы не сказал, что это глухарь…

– А я бы сказал. Этот висяк лучший опер отдела отработать не смог. Думаешь, ты сможешь?

– Это не висяк, по нему было полное ОРД.

– Почему было?

– Александр Михайлович, посмотрите на него, – майор Сенцов положил дело на стол начальника.

Тишторенко опустил глаза на тонюсенькую папочку.

– Это что, оно?

– Так точно.

Начальник отложил корреспонденцию, раскрыл папку.

– По нему не осталось даже базового ОРД, которое мы в первые сутки наработали, – продолжил Сенцов.

– Вижу, что нету базовой… – пробормотал начальник. – Что за дрянь с ним случилась?

– Не могу знать, товарищ полковник. Но есть предположения.

– Продолжай.

– Предполагаю, что все материалы из дела вытащил сам Додукаев перед смертью.

– Почему так предполагаешь?

– Ни у кого больше не было доступа к делу кроме него, в архив его сдали уже таким. Перед смертью мне так же звонил Игорь Аркадьевич, наговорил какой-то ерунды, в том числе и что с делом покончено. За две недели до этого у него обнаружился какой-то прорыв, и он надолго пропал из поля зрения. Предполагаю, что он или что-то узнал, или из-за хода дела у него случился срыв. И я, и многие из отдела могут подтвердить, что при Додукаеве дело было в несколько раз толще.

Александр Михайлович спокойно выслушал подчиненного, откинулся на спинку кресла.

– Додукаева не было в отделе около недели. Кто сдавал дело в архив?

Платон сглотнул.

– Алешин.

– Почему не берешь его в расчет?

– Пару месяцев назад брал бы. Но сейчас – нет смысла.

– Имеешь ввиду, ему не до того, да? Ему не лучше?

– Как сказать, с виду стал спокойней, но кажется только хуже со временем. Злой слишком.

Тишторено кивнул, снова взял корреспонденцию.

– Сегодня утром прислали из «главки». С области уже наверх успели доложить, что Додукаева не стало. Сразу хай поднялся. Как же, показатели упадут, лучший опер области, страны, мира, блядь. Но что нагрузку раскинуть теперь придется – это да. И сейчас приходишь ты с этим делом… – полковник облокотился на стол. – Устроил ты нам веселую жизнь, Игорь Аркадьевич. Спасибо. Чтоб тебе повернуться на том свете. Если в «главке» прознают, что у нас по такому делу все просрано, то головы по всей области полетят. Вот что, майор, ты дело просишь, а сможешь его отработать, как Додукаев?

– Полагаю, что смогу.

– Полагает он, – снова задумался. – Ты работай, Сенцов, а не полагай. Вот как поступим: покидаешь свои дела по парням, после похорон Додукаева, с понедельника, у тебя будет две недели, потом ко мне на доклад. Если нароешь что-то стоящее, дам еще время. С дежурств снимаю, но если с «куста» кто потянет – будешь пахать на совместных операциях. Но если кто и тебе понадобится – можешь звать. И помни, во время отработки не особо-то болтай, что за Додукаевым подтираешь. Все понял? Свободен.

Старший опер взялся за ручку двери, но Тишторенко окликнул его:

– Платон, и приглядывай за Артемом.

Ветер гулял по городскому кладбищу, еле продувл лесопосадку – воронью ночлежку. В жидкий туман рядами тянулись проржавевшие блеклые изгороди, маячили за ними памятники. Соседствовали полусъеденные землей могилки позабытых стариков и огромные мраморные глыбы молодых людей. Сколько уже лежало тут знакомых Платона.

Снег лег на мокрую землю тонким похрустывающим одеялом, укрыл подмерзшие лужи, скользкую грязь. Стоило единожды ступить, как оставался бурый след. Ступи второй раз, и на подошву налипнет земля. После десятого раза она превратилась в грязь. После сотого – под ногами все смешается в гремучую кашу, по которой разъезжаются ноги. Утопая в этой грязи шли люди… Охая, тихо матерясь, скользя, ковыляли они к свежей могиле.