Анастасио Д. - Смертельный сеанс. Миссия в Вашингтоне

На разделённом пополам телеэкране появились чёрно-белые фотографии двух пожилых мужчин: орлиный профиль седого австрийца, похожего на сурового бразильского генерала Эрнесту Гайзела, ставшего к тому времени президентом страны, и одутловатая физиономия лысого, с виду добродушного поляка. Встреча проходила в отделе политической полиции города Сан-Паулу.

Подпись под фотографией первого гласила: «Густав Вагнер, бывший заместитель начальника концлагеря „Собибор“, виновный, как полагают, в гибели около 70 тысяч человек еврейской национальности».

Строка под снимком поляка поясняла, что это Станислав Смайзнер, бывший узник «Собибора», опознавший австрийца, которого бразильская пресса упорно именовала немцем.

– Привет, Густав! Не узнаёшь? А мне так и не удалось стереть твою мерзкую физиономию из памяти. После того, чт оты творил с беззащитными людьми, забыть тебя не было никакой возможности. Сколько раз все минувшие годы ты являлся мне в самых ужасных снах, и я просыпался в холодном поту, мечтая задушить тебя собственными руками. Жизненные силы мне придавала одна лишь уверенность в том, что бог обязательно покарает тебя и остальных человекоподобных чудовищ. И вот теперь это должно свершиться. Лучше поздно, чем никогда!

– Я тоже вспомнил тебя. Это я снял тебя и твоих братьев с эшелона, когда вас доставили в «Собибор». Я спас тебе жизнь, послав работать в мастерскую. А ведь ты тогда был ещё сопливым мальчишкой.

– Ты послал меня в мастерскую, потому что я уже знал ювелирное ремесло. Ты и твой начальник Франц Штангль коллекционировали ювелирные украшения, которые мы вам делали из золотых коронок зубов, вырванных или выбитых не только у мёртвых, но и у живых узников. Я сам видел немало таких сцен! Моих родителей ты отправил прямиком в газовую камеру, потому что они не были ювелирами. Туда же ты швырял и сотни малолетних детей, даже младенцев, лишь потому, что это были евреи, в большинстве своем польские, голландские и словацкие. А мне посчастливилось уцелеть только благодаря подвигу советского заключённого-смертника, настоящего героя Александра Печерского, организовавшего массовый побег в октябре 1943-го…

– Я никого не убивал, ни в чём не виноват и не раскаиваюсь. Я лишь выполнял приказы Франца Штангля. А приказы не обсуждаются, тем более – во время войны…

– Ты нагло лжёшь! Это ты решал, кто из узников должен умереть немедленно, а кому предстояло ждать своей очереди в застенках. Ты безжалостно орудовал кнутом, разделяя людей, как скотину, на группы смертников. Будь мужчиной и хоть раз в жизни посмотри правде в лицо!

– Ты поплатишься за эти слова. Да, я сортировал этих нелюдей и в «Собиборе», и в «Треблинке», потому что поддерживал идеи расовой гигиены. У меня была неограниченная власть над всеми вами! Но ты зря думаешь, что те времена канули в Лету. Ошибаешься. Мне жаль тебя. У нас хватит сил, чтобы стереть в порошок таких, как ты!..

«Меж тем нам остаётся добавить: по мнению беспощадного охотника на нацистов, знаменитого еврея, архитектора по профессии Симона Визенталя, в Южной Америке, прежде всего в Аргентине, Парагвае, Чили, Боливии, да и в нашей стране до сих пор преспокойно живут около половины из десяти тысяч бывших эсэсовцев и их подручных разных национальностей, которым удалось скрыться от правосудия после Второй мировой войны.

Знающие люди называют такие зловещие имена, как «Ангел смерти» доктор Менгеле или житель Рио-де-Жанейро, ныне пенсионер Альбрехт Густав Энгельс. Если верить расследованию журнала «В ежа», этот сеньор – в недавнем прошлом директор филиала компаний «Телефункен» и «Мерседес-Бенц» в Бразилии – во время войны был шефом германской разведки в нашей стране. Возглавлявшаяся им шпионская сеть снабжала «Абвер» информацией о передвижениях военных кораблей и транспортных судов союзников в Южной Атлантике. Она передавала и секретные данные об американской военной промышленности. Немецкие агенты действовали почти открыто до тех пор, пока Бразилия не вступила в войну на её завершающем этапе на стороне антигитлеровской коалиции.

Всем нам, бразильцам, есть над чем поразмыслить, взвесить плюсы и минусы подобного гостеприимства. И, возможно, принять какие-то ограничительные меры. Пусть даже символические. Репутация такой большой страны, как наша, которая претендует на заметную роль в важных международных делах, не должна страдать из-за присутствия недобитых фашистов».

На следующий день все газеты выстрелили аршинными заголовками, оповещавшими об аресте Густава Вагнера по кличке Густл.

Одна из них, ссылаясь на медицинскую сестру сан-паульской лечебницы, утверждала, что в первую же ночь старик попытался покончить с собой довольно оригинальным способом: растоптав собственные очки, успел наглотаться стекла. Пациенту пришлось срочно и неоднократно промывать желудок с помощью клизмы. После этой процедуры он принялся биться головой о стену, и санитарам потребовалось немало усилий, чтобы его усмирить.

Через неделю телевидение и пресса замолчали об этом нашумевшем деле так же синхронно, как и известили об аресте Вагнера. Однако ещё через какое-то время на первых полосах газет снова появились имя и фотографии этого австрийца. Сообщалось, что он выбросился из окна психиатрической больницы уже в городе-спутнике столицы – Тагуат инге, – и разбился насмерть. Возможно, его доставили в город Бразилиа для суда или начала процедуры выдачи властям Западной Германии. Сразу несколько досужих репортёров стали задавать риторический вопрос: а не помог ли кто-то неведомый самоубийству матёрого нацистского преступника, чтобы замести следы, ведущие к его «коллегам»?

Но Вольфганга взволновал совсем другой вопрос: в какой мере он оказался причастен к поимке Густава Вагнера (и, следовательно, к его смерти), если австрийца схватили не агенты «Моссада», а арестовала местная полиция? Этого он не знал, и, пожалуй, вряд ли когда-нибудь узнает.

Самое удивительное – он не испытывал ни малейшей жалости к несчастному старику. Более того, не сдержавшись, не без гордости сказал Татьяне, что «приложил руку» к поимке этого «мясника». Она опешила, но расспрашивать о подробностях не стала. Бросив на него пронзительный взгляд, поинтересовалась, не раскаивается ли он в содеянном, не мучают ли его угрызения совести – ведь он взял большой грех на душу.

– Ничуть не бывало! – с наигранной весёлостью ответил Вольфганг. – Напротив, я снял часть греха с моей души. И тебе ли не знать, какого именно.

Медленное течение жизни в Бразилиа снова вошло в размеренно-скучноватую, убаюкивающую колею. Иногда Вольфганг ловил себя на шутливой мысли, что был бы готов, пожалуй, поучаствовать ещё в какой-нибудь авантюре, «полезной прогрессивному человечеству». На этот раз просто чтобы пощекотать себе нервы.