Елена Жег - Жертва. Между долгом и человечностью

– Ты ничего не понимаешь! – вспылил он.

Чувство вины за собственную трусость говорило за него. Внезапно накатило раздражение на проваленный тест, на пережитый страх, на наставницу, на всё!

– Ты мелешь всякую чушь! – скривившись причитал он, – Ты не видишь рамок, не следуешь законам!

Вера огорошенно выпучила глаза, всем своим видом будто говоря: «Ах вот как?! То есть я еще и виновата?!».

Гарник осекся и замолчал, понурив голову. Некоторое время он сидел так, а затем поднял подавленный взор и тихо добавил:

– К чему спорить? Чего ты добилась? Думай что хочешь, но делай это тихо! Не высовывайся и тебя не тронут. А будешь заметна… Один человек не может изменить мир, Вера!

Девочка изменилась в лице. Щека её горела и Гарник видел – подруга только сейчас почувствовала боль. Она прижала холодную ладонь к лицу, смотря куда-то вдаль и вглубь, и мальчик, догадался – наконец она поняла его! Наконец-то! Не поверхностно, как понимают только мозгом, только смысл сказанного, а внутренне, основательно…

Она поняла и приняла его закон жизни.

Вера вздрогнула, когда в дверь постучали. Телевизор работал тихо, оттого уверенный, настойчивый стук прокатился по комнате громом. Девушка скривилась и лениво слезла с кровати. Откинув назад растрепанную челку, шаркая ногами, она добралась до двери; не спеша, и даже подчеркнуто медленно (как бы давая понять – гостям здесь не рады), накинула обе цепочки – верхнюю и нижнюю – затем аккуратно открыла, лишь краем глаза выглянув на площадку.

За порогом стояла низенькая женщина, укутанная в черное с головы до пят, и ласково улыбалась. Грустные, глубоко посаженные глаза, как два черных паука в паутине мелких морщин, смотрели с молчаливым укором.

Увидев её Вера, быстро захлопнула дверь, намереваясь отпереть мешающие засовы, но в миг снова открыла. Промямлила:

– Извините… цепочки…

Закрыла.

Наконец, пусть не первого раза, но все замки поддались и девушка рывком распахнула дверь, нацепив на лицо, негласно, обязательную в этом случае улыбку.

– Доброе утро, сестра, – промолвила миссионерка, опуская глаза в легком кивке. – Я могу войти?

Руки у нее расслабленно висели, но ладони при этом были собраны в тугой замок. Мрачное одеяние монахини понуро шелестело, когда она устало переминалась с ноги на ногу.

Вера, не без укола горькой обиды, отметила, что, должно быть, учитывая вечерний час, монашка уже успела обойти с добрый десяток общинников. А ведь Избранная уже не первую неделю её ждала!

Тем не менее, девушка молча закивала, приветствуя гостью, и суетливо отступила, давая ей пройти.

– Как поживаешь? – ласково спросила женщина, переступая порог. – У тебя всё в порядке? Быть может тебе нужна какая-то помощь?

Монахиня положила руку девушке на плечо и участливо заглянула в глаза. Голос её, тихий, мягкий, четкий, словно эхом звенел в ушах. От его раскатов прячущееся глубоко внутри тепло, безумными волнами прокатывалось по телу. Вера нервно, суетливо и как-то совершенно потерявшись, отрицательно замотала головой. Потом вдруг подхватилась, опомнившись, и почтительно усадила гостью на кровать. Скомканное одеяло полетело куда подальше.

Вера налила в лучшую кружку воды и, почти неосознанно, всучила её служительнице церкви. Выполнив таким образом все приветственные ритуалы разом, сама уселась отчего-то по центру комнаты на качающуюся деревянную табуретку.

Миссионерка всю произошедшую суету восприняла спокойно и холодно, не убирая с лица ласковой полуулыбки. Когда девушка замерла, скрючившись, на своем сиденье, она еще несколько долгих минут не прерывала молчание. Женщина осматривалась, без зазрения совести, попивала водицу, о чем-то размышляла – оценивала по комнате хозяйку. Мысли её выдавали лишь брови: неухоженные, кустистые – они периодически взмывали вверх или причудливо изгибались. Это было единственное движение на каменном лице. Вера жадно ловила каждое изменение, стараясь разгадать настроение гостьи. Наконец, та обратила взгляд на девушку, внимательно её осмотрела, будто просканировала, и промолвила:

– Я пришла тебя поздравить!..

Вера счастливо разулыбалась не в силах скрыть своей радости. Обиды словно ушли на второй план. Ну и что, что ей потребовалось три недели, чтобы прийти и поздравить новую почетную жительницу общины, да что там – Избранную? Ну и что, что первые две недели девушка боялась лишний раз выйти из комнаты, опасаясь пропустить торжественный визит? Она же пришла!

– Мы все так рады за тебя! Это такая честь, такая награда… Тебя отметил святой дланью сам Господь!

Монахиня говорила ласково, нежно, внимательно глядя на Веру:

– Я сама была Избранной шесть раз! И это… О, это потрясающе! Жизнь внутри, наполняющая тебя… Ты словно пустой глиняный сосуд без нее, сухой и потрескавшийся…

И по мере того, как загорались глаза девушки, женщина добавляла речи темпа, торжественности и пульсирующего напряжения:

– Именно пустой! Нам всем так не хватает этой наполненности, какую только Бог может дать! Только с его благословения наша жизнь обретает этот божественный, недосягаемый смысл! И потом… Эта очищающая, невыносимо-ужасная, но такая желанная, блаженная, боль! Да!.. Бог так награждает нас! Я бы с удовольствием пережила это еще, еще и еще разы! Но Господь нашел другое применение моему бренному телу!

Глаза её то распахивались, то собирались в щелочку. Она, уже словно сумасшедшая, размахивала руками, помогая себе выплеснуть концентрированный религиозный экстаз, испытываемый при мысли о беременности:

– Мои чресла теперь служат другой цели! Но сама я!.. Я по-прежнему наполнена Божьей благодатью! Как в тот, самый первый раз! Как у тебя сейчас! Но теперь… церковь призвала меня к себе на службу!.. Как знать, возможно, тебя ждет тот же путь, – прищурилась монашка и вдруг.. рассмеялась.

У Веры заскребло в груди.

«Стать монашкой?!» – ошарашенно думала она.

Девушку почти передергивало от мысли, что миссионерка поставила их на одну доску.

В целом, Вера не так хорошо знала именно эту служительницу, но судьба уже сталкивала их пару раз. А задал тон её отношению к монахине самый первый случай. В тот раз девушка, еще бывшая «свежаком», сильно заболела. Она с трудом решилась отлежаться воскресным утром, ведь прогуливать обязательную службу было стыдно и страшно. И хотя температура поднялась высокая и было взаправду плохо, Вера все равно была готова разрыдаться от переполнявшего её чувства вины за «проступок». А монахиня тогда своим визитом и поведением будто подчеркивала, что девушкой недовольны и вместо успокоения принесла мучения.

С тех самых пор, Вера её и невзлюбила. И теперь ей мерещилась какая-то затаенная мысль в служебных проявлениях ласки, словно они были тщательно отрепетированы, заучены.