Len Kein - Вдали от дома

Когда я просыпаюсь под утро, в нашем коридоре стоит какой-то шум, люди ходят туда-сюда и звук их шагов эхом раздается по всему этажу. Я высовываюсь за дверь и проглядываю все по обе стороны. Из кухни смотрят любопытные соседские дети, мимо меня проходит сотрудник в полицейской форме.

– Черт, неужели это из-за моей выходки, – я закрываю дверь, но не отхожу от нее, прислушиваюсь, – вот же сучка, все-таки вызвала копов. Сейчас мне только новых штрафов не хватало, мать ее.

За моей дверью раздается уверенный стук. Кто-то стучит ко мне. Мое сердце колотится сильнее. Черт, все-таки мне влепят штраф. Я медленно поворачиваю ключ, одновременно пытаясь придумать себе менее абсурдное алиби, открываю дверь, на меня смотрит офицер полиции, низкорослый толстяк с пузом и смешными усами как из девяностых, показывает значок, говорит, что он из отдела убийств. Каких к черту убийств?

– Гарнетт Морроу? – он спрашивает, а сам мельком осматривает, что там у меня за спиной, пробегает глазами по моей квартирке.

– Да, это я, – я пристально, но с опаской смотрю в его глаза.

– Вы слышали какие-нибудь звуки из квартиры Вашей соседки Эллен в районе с двух по четырех ночи?

– Какие звуки? – я удивляюсь, – я спал в это время. Я лег в полночь и проснулся буквально десять минут назад. Видите ли, у меня проблемы со сном, все недавний переезд. Я переехал сюда пару недель назад, еще не всех толком знаю, как Вы сказали, ее зовут?

Когда я нервничал, я начинал говорить всё, что приходило в голову. Думаю, однажды это сыграет со мной злую шутку. Он записывает в блокнот мои показания, внимательно на меня смотрит, молча, кивает головой.

– Эллен Смит. Ее звали Эллен Смит.

– Вы сказали "звали"? Что произошло?

– Утром ее нашли мертвой.

Когда он это сказал, внутри меня будто все перевернулось. Черт возьми. Это я виноват? Я оставил ее прикованной к кровати, значит, я виноват? Как она могла умереть, твою мать? Она ведь была прикована. Может, задохнулась? Черт, я умею создавать себе проблемы.

– Спасибо за содействие, мистер Морроу, – он захлопывает свой блокнот с таким видом, будто узнал всё, что хотел, а сейчас пришло время отправляться в закусочную отведать крепкого черного кофе и пончиков с глазурью. Ммм, пончики с глазурью.

Когда он уходит, я выхожу в коридор и подхожу ближе к дверям ее квартиры. В коридоре кучковались любопытные соседи, я прохожу мимо них и встаю на цыпочки, чтоб хоть что-то разглядеть. Ее квартира опечатана. Внутри нет криминалистов, только два сотрудника в полицейской форме и этот офицер из отдела убийств. Кому какое дело есть до обычной ньюхэмовской шлюхи. Я смотрю вперед и вижу, как она по-прежнему прикована наручниками к перилам своей кровати. На ней больше нет кляпа, а рот в уголках губ немного разорван. Покрывало, которым я ее накрыл, скинуто на пол и видно, что кем-то затоптано. Я опускаю взгляд ниже, на ней нет нижнего белья. Когда я ее оставлял, на ней были белые трусики, сейчас они валяются на полу рядом с покрывалом. Между ног огромное краснеющее пятно крови, расползающееся почти до самых колен, в ее крови измазаны все простыни. Очень много крови. Откуда столько крови, твою мать? Я осматриваю тело в поисках еще каких-нибудь зацепок, мое внимание тут же привлекает ее шея. На ней толстая бордовая борозда, как от удушья. То есть это значит… что кто-то ночью пришел и прикончил ее.

– Эй, – я окликаю соседа, что стоит и тупит свой взгляд, – кто-нибудь знает, что тут случилось?

– А черт его разберет. Вчера была девка, а сегодня нет. Во дела, – он стоит в засаленных штанах и растянутой майке, тупит взгляд, чешет свой затылок и видно, что ни черта не понимает.

Я спрашиваю еще у парочки соседей, в надежде, что они хоть что-то знают, но никто ничего не говорит. И вообще видно, как все разом заткнулись. Атмосфера непрекращающегося балагана разом сменилась на атмосферу загробной тишины и выжидания. Я все еще не мог отделаться от мысли, что возможно она умерла из-за меня. Это я ее приковал туда, она из-за меня была беззащитна перед той опасностью, что пришла в ее дом. Мне стало страшно. За себя, за нее. Паршиво быть причастным к чужой смерти. Ты будто запачкался в дерьме, которое не можешь отстирать.

Я хожу по квартире взад вперед и думаю, что делать. Что вообще делают в таких случаях? Но ведь, по сути, не я же ее убил? Так ведь? Но я создал все для этого условия. Черт. Как ни крути, но я был в дерьме. Одно лишь спасало, никто не станет расследовать смерть мертвой шлюхи и никогда не узнает, что я вообще у нее был. А так как времени было за полночь, никто меня и не видел.

С тех пор как она умерла, жизнь в нашем социальном жилище для нищебродов стала тише, дети перестали вести себя как ублюдки, а пьяный сосед слева внезапно стал просто трезвым соседом. Казалось, что ее смерть улучшила общую обстановку, однако в своих глазах я так и остался для себя потенциальным убийцей.

Странным образом случается так, что когда ты принимаешь в себе убийцу, ты оказываешься готов и к другим более аморальным вещам. Что-то подобное чувствовал и я после этого случая. Где-то внутри меня сидела давняя глубокая злость, которая до сих пор искала выход наружу, и лишь после ее смерти я почувствовал, что могу ее выразить. Не мудрено, что такие ситуации превращают людей в маньяков.

Я включаю телик для того, чтобы забыться. Алкоголь или наркотики не были моим способом, и это было скорее от нехватки денег, чем от изобилия воли.

– Трагическое событие случилось на благотворительном вечере посвященному борьбе с онкологией… – вещает ведущий в наглаженном синем костюме и дурацком красном галстуке.

– Люди умирают, вот это новость.

– … несчастно погиб дворецкий семьи Де Ла Рэй, известной своими вкладами в области медицины и фармакологии. Томасу Моррисону было 67 лет…

– Ух ты… – я делаю звук громче. На экране показывают перепуганных гостей, главу семейства – Чарльза Де Ла Рэя, его сына, который явно не в себе, и толпы бегающих официантов.

Их семья всегда была на виду, по крайней мере, старший из их семейства. Они были отличным примером того, как можно делать деньги из воздуха, а потом жрать их за обеденным столом. Чертов богатенький ублюдок и не понимает, что значит жить как другие. Я смотрю в его бирюзовые знакомые глаза с какой-то глубокой злостью и ковыряю пластиковой вилкой рыбные консервы по акции. Меня поглощает чувство безысходности и несправедливости, зависти, ревности, меня накрывает это чувство, и вилка в моих руках лопается с характерным треском.

– Черт, – я откладываю консервы и подхожу к окну, не могу найти себе места, я трогаю свои удлиненные пыльные черные волосы и закидываю прядь назад, – так ведь не должно быть. Это несправедливо. Должен ли я… – я мечусь по комнате туда-сюда в поисках каких-то ответов на вопрос, который я и сам для себя еще не сформулировал, – да, должен… конечно, должен…