Len Kein - Вдали от дома

– Ты. Расскажи немного о себе.

– Я? Э, меня зовут Илай, мне 23, я живу в районе Харроу, год назад я закончил университет. Я ветеринар, отработал год в клинике для животных. Мои родители занимались тем же, но мне не удалось пойти по их стопам. Я отлично пою, умею готовить э… – он нежно улыбается, а когда смущается, начинает перебирать свои тонкие пальцы, – я просто хочу начать жизнь сначала, если можно так сказать.

– Жизнь сначала, ага… звучит неплохо, – я внимательно его оглядываю, он смущенно прячет свои глаза, я смотрю на его маленькие бледные руки, – ты умеешь делать уколы? Людям я имею в виду.

– Конечно.

– Отлично. Просто замечательно. Ну, хорошо, ты на испытательном сроке. Даю тебе месяц. Остальные свободны.

Он подымает на меня глаза и сам не верит. Не знает, что сказать, а потому просто широко улыбается и немного краснеет. Потом говорит, что я не пожалею, а он будет стараться, ведь работать на меня большая честь и всякое такое.

– Я тебе с ходу все объясню, – я сажусь к нему еще ближе, – мне нужен личный помощник для того, чтоб следить за мной. Ты должен быть со мной 24 часа в сутки, ясно? Если я проснусь, и тебя не будет – ты уволен. Если я оглянусь, и тебя не будет – ты уволен. Если я тебя позову, а тебя не будет рядом – ты уволен. Плачу очень много, но и требую столько же.

– Следить? – он удивленно спрашивает. Мне кажется, он еще мало представляет, что именно мне нужно.

– Находиться рядом. Ты должен быть в шаговой доступности от меня. Это самое сложное требование, но самое важное. Не выполнишь его – я тебя уволю. Договорились?

– Хорошо, как скажете, сэр, – он со всей серьезностью смотрит в мои глаза, в них очень много вопросов, я вижу, как много он хочет спросить, но боится показаться через чур любопытным.

– Мне нужен некоторый уход, поэтому ты должен всегда быть со мной рядом.

– Это из-за Вашей руки, сэр? – все-таки он не сдерживается. Он с каким-то сожалением смотрит на мой бионический протез правой руки и вновь нервно трет свои пальцы.

– Нет, она тут не причем. Я хочу тебе кое-что дать.

Я достаю маленький серебряный футляр и протягиваю ему. Внутри шприц с металлическим поршнем и два стеклянных пузырька на бархатной синей велюровой подкладке. В одном – лауданум. В другом – морфин.

– Потеряешь его – я тебя уволю. Оставишь его где-то – я тебя уволю. Это второе, важное требование.

– Что мне с этим делать? – он крутит его в руках и смотрит на меня.

– Ничего сверхсложного, набрать шприц, уколоть. Используешь, когда я скажу.

Спустя пару недель он освоился и вписался в нашу семью так, будто жил в ней всегда. Он выучил мой распорядок дня и не отставал от меня ни на шаг, куда бы я не шел. Вставал он рано, первое время он пытался даже что-то готовить, но мои повара справляются с этим гораздо лучше. Еда была очень важным дополнением к моей жизни, и ел я только всё самое дорогое и высококачественное. Трапеза была для меня скорее актом эстетического удовольствия, чем банального насыщения.

Когда я только просыпался, первым делом я видел его лицо и последним я видел его же, когда ложился спать. Спал он в моей спальне, но не в моей постели, мне не хотелось его пугать и требовать больше, чем мне от него нужно было. Я привык видеть его лицо. Потом он пытался выставлять из себя хорошего собеседника, получалось это у него так себе, но оно мне было и не надо. Он из кожи вон лез, стараясь быть полезным, и зачастую не понимал, почему все его обязанности сводятся к тому, чтоб просто таскаться за мной по пятам.

– Ты не нравишься моему отцу.

– Что? – он спрашивает это так испуганно, будто для него важно мнение моего папаши, – но почему?

– Он считает, что ты слишком молод, наивен и неопытен. Говорит, что я тебя завел развлечения ради. Невероятно. Просто невероятно, каким образом он пытается скрыть свое безразличие ко мне, – я чиркаю зажигалкой и прикуриваю сигарету с тонким ароматом черного шоколада, – у нас с ним довольно странные отношения, если их вообще можно таковыми назвать. В любом случае, не обращай внимания.

Я медленно выдыхаю кольца шоколадного дыма, они рассеиваются и ложатся, словно легкий синий туман на моей террасе. Я смотрю на него, а он вновь отводит свой нежный взгляд мягких зеленых глаз. Почему-то он боялся прямого контакта со мной даже спустя две недели неотрывного со мной нахождения. Если к Томасу я привык и мог вести себя как угодно свободно, и порой жестоко, то с этим мне было как-то не по себе, как-будто мы были не настолько знакомы, чтобы дать волю своему истинному Я. Томас натерпелся от меня всякого дерьма. Бывало, что я с ним дрался или прилюдно унижал, когда он пытался что-то мне запретить из заботы, я не чувствовал себя хоть сколько-нибудь виноватым. С ним было так свободно, что можно было быть любым, быть собой – надменным, жестоким и просто неприятным ублюдком, его безусловное принятие не покидало меня ни на секунду. Я был уверен в том, что чтобы я ни делал, он будет со мной. Это была абсолютная преданность. С этим парнишкой все было непонятно. Я его не знал, а так же не знал, где находятся пределы его границ.

– Завтра мы летим в Швейцарию. Мне нужно развеяться.

– А, правда? Но у меня нет документов.

– За это не волнуйся. Со мной тебе открыт весь мир, и он такой же твой, как и мой, – я выдыхаю шлейф шоколадного дыма ему в лицо, а он, не моргая, продолжает изумленно на меня смотреть.

– Я никогда нигде не был, это… так невероятно.

– Теперь у тебя не будет границ. Главное, не теряй голову.

Всю следующую неделю мы провели в Швейцарии, страна поистине с самыми зелеными лугами в мире и самым нежным сыром во всей вселенной. Он так жадно оглядывал все вокруг, будто скоро это заберут. Я сказал, что мы сюда еще вернемся, и не раз. Куда бы я ни ездил, но всегда возвращаюсь именно сюда. Здесь я мог то, чего не мог нигде – полностью остаться с собой наедине. Смерть Томаса еще не до конца осела в моем сознании, поэтому я не знал, что мне делать и как вообще теперь адаптироваться к тому, что его больше нет, и не будет. Из-за этого я ощущал какое-то смятение, абсолютно мне несвойственное, глубокую пустоту, которую не мог ничем заполнить и постоянно нарастающую тревогу, будто у меня украли что-то, что я уже не мог вернуть обратно. Что-то ценное, но теперь не принадлежащее мне.

– Налей мне еще.

– Как скажете, сэр, – он опускает глаза и послушно наливает мне рюмку Бакарди.

– Дай мне сегодня напиться, – я проглатываю ее залпом, а он наливает следующую, – знаешь, что хренового в том, чтоб иметь всё?

– Не представляю, сэр.

– Дай человеку лучший дом, лучшую одежду, лучшую еду, лучшие развлечения, возможности и отсутствие каких-либо запретов и он потеряет все свои цели. Он столкнется с таким глубоким отчаянием, что не захочет больше жить. Однажды всё теряет свой вкус, и чем раньше ты попробуешь – тем быстрее его потеряешь, – я опрокидываю рюмку, а он наполняет новую, – в прошлом году я ездил в кругосветку. Я облетел весь чертов мир, я видел северное сияние в Хельсинки, пирамиды в Египте, цветение сакуры и автоматы с трусами в Японии, до чего они странные. Я видел даже проклятых пингвинов в Арктике, черт знает, как меня туда занесло. Я видел карнавал в Сан-Пауло, я даже трахнул бразильянку, я чудом не подцепил сифилис, хотя, знаешь, это было чертовски опасно. Я видел дикую саванну в Африке и голодных тощих детей, я кормил их батончиками Твинкис, они поначалу даже не поняли, что с ними делать. Я был в пустыне Блэк Рок, я едва там не сдох с голоду, потому что то, что там готовили, жрать было просто невозможно, не мудрено, что внутри там все бесплатно. Я был на Марди-Гра в Новом Орлеане и меня там чуть не трахнул какой-то фермер, черт, это было реально страшно. Я видел Стоунхендж и не понял, что в нем особенного. Видел похоронный обряд в какой-то дикой деревне под Норвегией, где еще остались традиции прощания с викингами, и, черт возьми, я хочу умереть именно так, по-моему, это чертовски круто. Я жрал шелкопрядов в Китае, и это был единственный раз, когда я брал в рот нечто подобное. Я столько видел, что, кажется, будто все идет к своему финалу что ли, будто цели уже нет. Безграничное богатство забирает у тебя твой главный жизненный мотиватор и у тебя вроде есть все, но в то же время ничего. Давай, налей мне еще, черт тебя дери.