Николай Андреев - Апокалипсис местного значения. Книга 2

– Дальше я мило поговорил с Ларисой Георгиевной. Потом вызвали ее, потом Егорову, потом меня, потом я пособеседовался и через три минуты отправился домой… Или в магазин, не помню уже.

– А как же твоя Лариса Георгиевна?

– Никак. Она ушла сразу, как только вышла.

– Понятно, – протянул Рябушкин. – А ну-ка, расскажи мне обо всем подробнее, – попросил он. – Только, пожалуйста, конкретнее, без всяких там метафор; как на докладе: сухо и ясно!

Согласно кивнув, Романов взял бутылку со стола. Прищурил глаз и, стараясь не пролить на скатерть, аккуратно наполнил рюмки.

Рассказ вышел долгим. Начав с описания внешности Ларисы Георгиевны, предполагаемых душевных качеств, характера, Романов выказал, между делом, свое отношение к спутницам поэтов, и незаметно, слово за слово, перевел разговор на тему падения нравов в современном мире.

Несмотря на то, что Романов говорил много, всё сказанное им можно было уместить в одну фразу: «Во всех неприятностях виноваты женщины». Решив развить эту тему, он подробно рассказывал историю любви Пушкина к Наталье Гончаровой, которую в качестве примера приводил каждый раз, когда хотел показать, до каких бед доводит поэтов любовь к ветреным красавицам.

К этому времени Рябушкин и думать забыл о поставленной перед ним задаче – искать в словах Романова убийцу. Широко раскрытыми глазами он неотрывно смотрел на рассказчика и, внимая каждому его слову, до последней секунды надеялся на то, что роковая для поэта дуэль не состоится, а Наталья, чей экипаж встретился Пушкину на дворцовой набережной, когда тот вместе с Данзасом направлялся на Черную речку, увидит своего мужа и остановит его.

– Однако эта встреча так и не состоялась, – вздохнул Романов. – Жена Пушкина, как известно, была близорука, а сам он в это время, видимо, смотрел совсем в другую сторону.

В ту же секунду в душе Рябушкина что-то оборвалось. Ему показалось, что как только Романов в своем рассказе развел супругов по разные стороны дороги, лишив тем самым Пушкина последней надежды на спасение, он потерял самого близкого и дорогого ему человека.

Рябушкин засунул руку в карман и, не сдержавшись, громко всхлипнул.

– Ты чего, Санек? – Романов подошел к нему. Обняв сзади за плечо, спросил: – Никак Пушкина пожалел?

Рябушкин опустил голову. Достал носовой платок и шумно вытер нос.

– Не Пушкина, – сказал он. – Себя.

– Что-то случилось?

– Нет. – Рябушкин долго и протяжно вздохнул. – Я просто, брат, никак не могу понять: почему всё так плохо. Постоянно чувствуешь себя должником: родителей, детей, жены, любовницы. Словом, всех, кого когда-то целовал!

– Не только у тебя, у всех так.

– Да. Но почему?

Задав вопрос, на который Романов за долгие годы так и не сумел найти ответа, Рябушкин уткнулся лбом в его плечо.

– Ну, ничего, ничего. – Романов взял стоявшую перед ним полную рюмку водки. Поднес ее к губам Александра и, словно капризного ребенка, отказывающегося есть кашку, силой заставил выпить. – Вот так! – вытер ему салфеткой губы. – Молодец.

– Ну почему, брат? Почему всё так плохо?

– Возьми огурчик.

Закусив, Рябушкин торопливо, глотая окончание слов, принялся рассказывать о своих неудачах. О том, что на работе его ругают больше, чем платят, что любовница, учительница химии, окончательно охладела к нему, а жена – неплохая, в принципе, женщина, в последнее время совсем замучила – не дает пить даже по выходным.

– А тут еще Пушкин погиб! – хлопнул ладонью по столу. – Ну, как, спрашивается, не напиться!

В этот момент на улице, под окнами, зажглись фонари, а на площади, расположенной в двух минутах ходьбы от дома, где жил Романов, куранты отстучали восемь часов.

Выпив и выговорившись, Рябушкин успокоился. Пересел поближе к Романову, и, как ни в чем не бывало, завел разговор сначала о превратностях женской любви, о крепкой мужской дружбе, потом обнял его за плечо и, стараясь сильно не фальшивить, затянул романс «Гори, гори, моя звезда…». В конце романса, на словах: «Умру ли я», вспомнил о киллере, по версии Романова, в эти самые минуты, возможно, прячущегося в подъезде дома, и предложил пойти набить ему морду.

Романов согласился:

– Пошли.

Громко перешептываясь, они выглянули в подъезд. Поднялись, на всякий случай, на верхний этаж и, шатаясь из стороны в сторону, медленно спустились вниз.

В подъезде никого не было.

Выйдя на улицу, Романов поежился.

– Свежо, однако.

– Да.

– И киллера нет… Сбежал, сволочь.

– Смотри-ка, дождик кончился.

– Свежо.

– Слушай, а пошли ко мне! – внезапно предложил Рябушкин.

– Зачем?

– Мне сосед бутылку коньяка должен. А чего? Посидим, поговорим. К тому же, знаешь, – Рябушкин бросил взгляд по сторонам, – у меня дома как-то спокойнее.

Романов тоже посмотрел по сторонам. Схватил зашатавшегося Рябушкина за рукав и ответил согласием. Спросил только: что будет, если они попадут в вытрезвитель.

– Предупреждаю, мне штраф платить нечем!

– А мы на тр-р… на тр-ридцать первом доберемся автобусе. Тр-р… тр-ри остановки и мы – фьють! – уже на месте!

– Ну что ж, поехали!

Поддерживая друг друга, они прошли до ближайшей остановки и почти сразу сели в тридцать первый маршрут.

То ли ночь была светла, то ли день пасмурен, но за окном уже много часов подряд было одинаково темно.

Рябушкин то открывал глаза, с дивана наблюдая за тем, как Романов с соседом играют в шашки и пьют водку, то, словно проваливаясь в глухую яму, засыпал и опять просыпался, стоило кому-то из них повысить голос.

– Санек! Ты гостей уважаешь?

В очередной раз, открыв глаза, Рябушкин увидел то, что Романов, развалившись на стуле, сидит за столом один.

– А Мишка где? – приподняв голову, спросил он.

– Какой Мишка?

– Сосед мой.

Романов удивленно посмотрел по сторонам.

– Был тут.

Не найдя в комнате пропавшего Мишку, он пожал плечами. Немного подумал и снова обратил свой взор на Рябушкина.

– Нет, ты мне ответь: ты гостей уважаешь, или как?

– Чего тебе?

Романов обиделся. Привстав со стула, он затряс головой, размахнулся и ударил себя кулаком в грудь.

– Санёк! Меня, может, убьют скоро! А ты… а ты такие вещи говоришь! Плакать хочется!

Окончательно проснувшись, Рябушкин встал с дивана.

– Не убьют. Что-нибудь придумаем.

С готовностью кивнув, Романов сел на место. Однако не прошло и пяти секунд, как снова вскочил на ноги.

– Санёк! А четверых-то уже тю-тю, – он провел ребром ладони по горлу. – Думай, не думай, а уже ничего не придумаешь! Поздно!

– А мы всё-таки постараемся.

– Да? – Романов бросил на Рябушкина долгий взгляд. Сел на стул и уронил голову на грудь. – Это хорошо, – пробормотал он.