Любовь Паршина - Сломанный крест. История чёрного серебра

Едва дверь захлопнулась, существо встало посередине ковра, под абажуром, озираясь кругом и, похоже наслаждаясь, что оно на виду, пусть даже перед единственным зрителем.

– Уютно у тебя тут. Прям остаться хочется. Хоть разок переночевать.

Чернецкий присел на стул в изножье кровати, существо, бросив шляпу на подушку, устроилось на подоконнике, отодвинув в сторону стопку книг. Верхнюю, правда, сняло – полюбопытствовало.

– Gone… Чего? With… with the wind 1 1 «Gone with the wind» – «Унесенные ветром», роман американской писательницы Маргарет Митчелл (1936 г.) , – прочло оно вслух, намеренно коверкая слова сильным акцентом. – Докатился ты на старости лет, в маразм впал. Бабские книжонки читаешь, да еще и американские. Не знаю даже, предлагать ли тебе работу на пользу общества. Потянешь ли?

– Не потяну. Сразу говорю – чтобы работать на вашу красную сволочь, у меня никаких жил и сил не хватит. Убирайся.

Существо отложило книгу, потянулось.

– Да что-то устал я. Неужто даже выпить не нальешь? Я же знаю, у тебя есть.

У Чернецкого была припасена бутылочка коньяку – стояла маленькая и пузатая на полке в шкафу. Коньяк убывал медленно – Чернецкий выпивал редко, а гостей до сего вечера не принимал.

– Нет, – ответил Чернецкий. – Даже если б и было – не налил бы.

– Врешь ведь, старый.

Существо ухмыльнулось, соскочило с подоконника и принялось шарить в тумбочке, затем в шкафу.

– А что я говорил? Тоже мне, спрятал…

– Я не рассчитывал, что кто-то придет ко мне с обыском.

– Это, по-твоему, обыск?

Существо с бутылкой подошло к тумбочке у кровати и в стеклянный стакан, стоявший под боком графина с водой, нацедило себе коньяку. Нацедило – чуть, символически. Пить не хочет, но на принцип идет.

– Служу трудовому народу! – провозгласило существо и влило коньяк себе в глотку.

Чернецкий скользнул рукой под матрас и вытащил браунинг.

– Пугач? – осведомилось существо, утерев губы.

– Нет, – ответил Чернецкий.

Существо засмеялось. Ни отзвука напряжения или звенящего нерва не было в его смехе – оно хохотало от души.

– И что дальше? Сразу предупреждаю – я потом не отряхнусь и не уйду. Буду лежать, пока тебя в полицию или в психиатрическую не отвезут.

– Если размозжить тебе голову, ты издохнешь.

– Так а дальше-то что? Куда ты труп денешь? И ладно, была бы отдельная квартира – в ванную положил, щелочью залил и сидишь, книжку читаешь. А тут – запрешься в ванной, скажешь, что стирку затеял? Ватерклозет у вас тут хоть отдельно? Дай сюда.

В один шаг существо подошло к Чернецкому, просто взяло из его руки браунинг и бросило на кровать.

– Что смотришь как старая псина? Сдал ты, Владиславович, совсем сдал. Жалко. Ну хоть свиделись, пока не помер. Бывай!

Существо вновь усмехнулось – с легким презрением, с жалостью, даже с грустью, и ушло. Секунда тишины – и хлопнула дверь квартиры. Снова тишина.

Чернецкий не верил, что его больше нет рядом. Должно быть, теперь до конца жизни не поверит.

В тишине двора хлопнула дверь парадного. Действительно уходит.

Чернецкий считал мгновения, старательно, одно за другим – словно собирал рассыпавшиеся мелкие четки. Двор маленький, пересечь его – минутное дело. Вот, еще немного. Вот – теперь ушел.

Чернецкий поднялся, чувствуя как саднят ноги и ноет спина, и выглянул в окно. Существо стояло в свете фонаря возле угла дома напротив, у выхода на большой проспект. Заметив Чернецкого, оно махнуло рукой и лишь тогда повернулось и скрылось за углом.

Чернецкий уперся кулаками в подоконник. Надо было спустить курок – и плевать, что стало бы. Психиатрическая? И пусть психиатрическая!

Поздно, Игорь Владиславович, всё поздно.

Открыв окно, Чернецкий вытер стакан о край полотенца на спинке кровати, налил коньяка и себе. Выпил. Сел на кровать. Рядом, на подушке, так и лежала белая шляпа с широкими полями. По телу Чернецкого прошла уже не дрожь, а судорога.

Выбросить! Выбросить?.. А какая разница? Вернется оно или не вернется – нужна, что ли, ему эта шляпа?

Чернецкий убрал браунинг обратно под матрас.

Раздался стук в дверь.

– Господин Чернецкий, у вас все в порядке? – осторожно спросила хозяйка. Похоже, их все-таки услышали.

– Да, у меня все в порядке. Спасибо.

Игорь Владиславович посидел еще немного, потом закрыл окно, разложил, наконец, по местам вещи, разбросанные существом во время поисков коньяка. Напоследок бросил белую шляпу под кровать.

Скромное жилище вновь было в идеальном порядке, ничто не выдавало недавнего присутствия красной нежити.

Игорь Владиславович прилег на кровать, прислушался к тишине. От выпитого коньяка клонило в сон.

Игорь Владиславович был дома.

Время как будто замерло. Даже погода в эти дни стояла одна и та же.

Он неизменно вставал в одно и то же время, шел на кухню. Жена молча подавала завтрак и уходила в их спальню, где сейчас спала одна. После завтрака он не шел на службу, а запирался у себя в кабинете и принимался книжным червем копаться в бумагах. Со службы пока не звонили.

Три дня спустя ему уже казалось, что прошел месяц. Три дня спустя они с женой решились пойти прогуляться: просто вышли, просто прошлись по двору. Если не считать каких-то бытовых моментов (вопросов вроде «ужинать будешь?» и ответов «да» или «нет»), за последние дни они не сказали друг другу ни слова.

Три дня прошло после похорон, уже начала испаряться водка в рюмке перед фотографией сына.

Один раз позвонила дочь – пока не спешила уезжать обратно в Петербург – спросила, не нужно ли чего. Невестка не звонила.

И вот, три дня спустя, сидя с женой на лавочке во дворе дома, он вдруг вспомнил, что им обоим по сорок восемь. И отчего-то подумалось, что они оба – одинокие старики. Да, они есть друг у друга, у них взрослая дочь, но именно рождение сына – тогда, когда обоим было по восемнадцать – превратило их в отца и мать, превратило их в семью. Теперь приходилось заново вспоминать, кто они и зачем живут.

Ему было легче, чем ей – у него была служба. И служба напомнила о себе на исходе третьего дня – безвременье оборвалось с телефонным звонком, и новый отсчет времени пошел с наступившей за тихим вечером ночи.

***

Генерал ФСБ Кротов приходил в себя после тяжелого инсульта. Его выписали домой под присмотр сиделки, круглосуточные услуги которой оплачивало государство. Семьи или родственников, которые могли бы заботиться о нем, у Кротова не было. Он жил совершенно один в четырех комнатах со множеством книг, множеством дорогих, антикварных вещей – со множеством тайн своей долгой, непростой жизни.