Любовь Паршина - Сломанный крест. История чёрного серебра

© Любовь {Leo} Паршина, 2020

ISBN 978-5-0051-7142-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Кажется, началось даже не собственно с фильма Сергея Эйзенштейна «Иван Грозный», а с коротенького отрывка где-то в Сети – с пляски опричников.

Я не могла поверить, что образ, который я вижу на экране, – из советского кино. Более того – я не могла поверить, что образ этот из кино, что он воссоздан, что он не настоящий. Он казался мне совершенно реальным, совершенно живым…

Как оказалось чуть позже – я не одна такая. Не знаю, как начался фандом, но крайне удачно в него попала.

Именно там моя история обрела своих первых читателей. Тогда я еще смутно представляла, что именно у меня в итоге получится – просто выкладывала рассказ за рассказом. Записывала за персонажами их жизнь…

Внимание постоянных читателей здорово поддерживало меня: начиная от первых нескольких рассказов и вплоть до печати небольшого тиража своими силами. Те, кто читал еще первые фрагменты в Сети, с радостью узнавали о появлении книги, приходили на творческие встречи, чтобы ее купить, даже заказывали из других городов…

До сих пор думаю, какова в этом мера моей заслуги, а какова – главного героя, который, кажется, просто очень хотел, чтобы о нем была рассказана еще одна история.

В веренице рассказов первой части переломным стал «Тот, кто живет в тумане» – именно тогда персонаж, введенный в качестве вспомогательного, фактически перетянул на себя всю дальнейшую историю. Да, если бы не этот единственный момент, вполне могло бы и не быть «Lemures ex machina»…

Последним был написан рассказ «Один вечер в Праге», хотя хронологически его действие происходит до остальных рассказов и повести (не считая флэшбэков из Древней Руси). Поэтому в этом издании я решила поместить его первым, чтобы представить вам героя «на пробу» и чтобы дальнейший его путь был выстроен эмоционально логично – последовательно, ступень за ступенью…

Айрин Шер

Targhis

Никнивен

Morrielle

SummerAlice

Мыши (серой нелетучей)

Эль Бланк

моей маме

…без этих людей книга не получилась бы такой, какая она есть.

Спасибо всем вам за отзывы, советы, пожелания и за указания на мои ошибки. Те, что остались – остались на моей совести =)

« Грянул год, пришел черед,

Нынче мы в ответе

За Россию, за народ

И за все на свете.

От Ивана до Фомы,

Мертвые ль, живые,

Все мы вместе – это мы,

Тот народ, Россия… »

«Василий Тёркин»

Александр Трифонович Твардовский

Осень 1937 года

Осень особенно шла Праге. Этот город с его черепичными крышами, готическими башнями, сложенными из старого темного камня, и булыжными мостовыми был словно создан для того, чтобы жить в осени.

И этой осенью Игорь Владиславович Чернецкий наконец примирился с тем, что теперь он живет в Праге. Исчезло ощущение, что он приехал погостить и прогуляться по старым улочкам и не сегодня-завтра сорвется обратно, в столичный Петербург. Он был дома. Ну как дома… Он просто здесь жил. Кажется, в его роду еще в средневековье попадались чехи, так что он надеялся, что рано или поздно чувство родства с пражской землей ёкнет где-то в глубине души.

Чернецкий не стремился в Париж, вслед за большинством эмигрантов, а с теми, что осели в Праге, почти не общался. Старые друзья и немногие родственники кто погиб в смуте революции и гражданской войны, кто позабыл обо всем и обо всех, спасая свою жизнь. Чернецкий был одинок, но он и любил уединение. У него имелись скромные сбережения и еще кое-какие фамильные ценности, и этого вполне могло хватить на остаток его жизни. Он научился не заглядывать слишком далеко в будущее.

Так тихо встречал осень своей жизни теперь уже бывший чиновник особых поручений V класса Департамента полиции Российской Империи Игорь Владиславович Чернецкий.

Этот осенний вечер ничем не отличался от других – возможно, поэтому он и казался в самом своем начале таким тихим и домашним.

Игорь Владиславович поужинал в одном из ресторанчиков на левом берегу Влтавы. Ужинал, как водится, без мяса – овощи с чесноком, несколько поджаренных ломтиков хлеба, немного сыра. Позволил себе разве что бокал пива.

Уже когда он допивал последние глотки, вдруг по старой привычке кольнула мысль: «Такой ужин пришелся бы по вкусу и ему…»

Игорь Владиславович почувствовал, как покрылась испариной спина и весь уют вечера улетучился, опал, словно хворая осенняя листва с черных ветвей деревьев. Бокал с остатками пены задрожал в сухой руке.

Удивительно, какую бездну эмоций вызвало в нем одно неосторожное воспоминание! Горечь, ярость, боль, досаду… И страх.

Наступил вечер, стемнело. Неужели бывший чиновник Департамента полиции как собака, над которой ставил свои опыты академик Павлов, инстинктивно, по-прежнему ждет встречи с… этой тварью.

Он никогда не считал это существо человеком. Иногда ему даже нравилось думать про себя – вот идет среди людей двуногий, двурукий, пригожий, а не человек. Но и тогда Чернецкий побаивался его. Как можно не бояться, зная, на что оно способно?

Но все эти оттенки, наброски эмоций были тогда, в прошлой жизни – до черного, бессовестного предательства, до крушения всех надежд и бегства. Теперь душа осталась будто голая – как дерево без листвы, один остов.

Решив, что, коль скоро ужин съеден и сидеть дальше, занимая стол, уже ни к чему, Игорь Владиславович расплатился и ушел. Пора домой. В тихую комнату в дальнем квартале Праги, удивительно похожем на Петроградку.

Надо только пройти средневековый город насквозь.

На трамвае Игорь Владиславович ездил крайне редко, только в самую непогоду или когда ревматизм донимал. Экономил.

Стоило поспешить, пока зыбкое тепло не развеял холодный ночной ветер.

А заодно по дороге, быть может, развеются мысли о былом?

– Игорь Владиславович… – едва донесся до его слуха вкрадчивый шепот, призрачный, будто запах кофе из кофейни за углом.

Чернецкий огляделся – точь в точь собака, заслышавшая вора. Прохожие даже насторожились, кое-кто тоже осмотрелся кругом, кое-кто буркнул презрительно «ruský», а кое-кто встревожено поглядел на замершего старика.

Затем Чернецкому померещился смех – звонкий, злой, переливчатый. Может, так ему представилось, как он смеялся бы над ним, если бы увидел бывшего полицейского чиновника столь напуганного одним воспоминанием? От тени своей шарахается…