Владимир Кирсанов - Агатовый Переход

День выдался пасмурный, но иногда унылая грязно-серая масса облаков расступалась, и с раскрывавшейся пронзительной синевы зимнего неба, на землю к людям золотой монеткой падал солнечный луч. И город, будто задремавший уличный музыкант, увидевший золото, оживлялся на время, теребя свою скрипочку, прибавлял движения, но быстро выдыхался, и только река Адидже, как и тысячу лет, назад неутомимо несла бурные воды между своих берегов, крутой петлей охватывающей город.

Они вышли на городскую площадь, настроение от коротких солнечных инъекций и погружения в романтическую энергетику, витавшую в доме Джульетты, было замечательным. Слухом зацепившись за родную речь, она пристроилась к группе соотечественников, вяло приобщавшихся к истории средневековой Италии под руководством на удивление толкового гида. Парень знал свое дело и, видимо, оно ему нравилось. Великодушно прощая жадный интерес туристов к витринам модных магазинов, он токовал, как тетерев, упиваясь собой: «Не существует мира вне Вероны, а лишь мытарства, пытка, ад…»

«… Кто изгнан отсюда, изгнан из мира, а кто изгнан из мира, тот мертв»: – продолжила она мысленно шекспировскую строчку и поймала себя на странном ощущении, которое родилось у нее с первой минуты нахождения в этом городе. Сейчас это ощущение нарастало все сильней и сильней по мере приближения их группы к главной городской площади. Приступом волны холодного огня, рожденной где-то в глубине нее, оно поднималось вверх к голове, и с силой выходило наружу сотрясающим тело ознобом. Нервно клацая зубами, она продолжала вникать в рассказ экскурсовода. По-женски впечатлительной, ей не составило труда ясно представить себе картины безумных деяний властителей того времени. И никак не могла избавиться от подозрения, что сознание этих людей находилось под влиянием каких-то галлюциногенов. Иначе, чем объяснить маниакальную жестокость, идеологически подкрепленную сочинением Шпрингера и Инсисториса, с которой они уничтожали себе подобных. А уж примеры массового каннибализма, когда к палачу выстраивались очереди за частями тела казненного «служителя сатаны», окончательно ввела ее в эмоциональный ступор. Не укладывалось в голове, как не моющаяся, из страха быть причисленной к армии бесовской, дурно пахнущая Европа, рождала гениев зодчества, живописи, музыки и науки. То ли от жалости к людям того времени, то ли от болезненно сдавившей грудь печали, но на брусчатку городской площади она ступила с глазами полными слез. И, чувствуя, как подкашиваются ставшие ватными ноги, побрела бесцельно в сторону от группы, но вдруг остановилась, не в силах сделать еще хоть шаг.

Удивительно, что происходящее с ней ни у кого не вызывало интереса, как будто кто-то закрыл девушку от людского внимания. И даже ее попутчики, увлеченные фотографированием достопримечательностей, забыли о ней, будто Агаты и не было с ними на этой площади никогда. Она присела на корточки и приложила руку к холодному камню брусчатки. Сомнений быть не могло. Это было местом трагической гибели средневековой ведьмы из ее сна. Значит, именно отсюда вылетели стрелы, отравленные ее смертельно разящим проклятием. Сбиваясь от душащих рыданий, она молилась, боясь, что кто-нибудь подойдет и прервет ее.

Между тем антураж современности отступил куда-то за границу восприятия, и девушка видела эту площадь из марева раскаленного воздуха от медленно горящих мокрых вязанок хвороста. «Им мало было меня убить, им надо было видеть мои мучения», – плетью хлестнула злая мысль по сердцу. Но тут сами собой, как будто кто-то взялся диктовать ей, в голову стали приходить другие слова. И Агата послушно принялась их повторять, понимая, что ради этих слов, слов прощения, она и оказалась сейчас в этом месте. Одновременно, она с пугающей силой чувствовала, что с каждое слово дается все тяжелее. Будто, обугленные жаром, губы и язык перестали подчиняться ей. Слова, как при синестезии, стали кроваво-солеными на вкус и пахли пожаром. Девушка боялась не успеть, и страх гнал по жилам адреналиновую тревогу. В тоже время ее рассудок пытался собрать в единое целое картины из разных реальностей, но, видимо, запутавшись окончательно, смешал все модальности восприятия в немыслимый коктейль. Она получила возможность ощутить вкус прикосновения, цвет и запах звука. Проникнув сознанием с такого необычного ракурса в явь мира, она чувствовала, как через ее пальцы, касающиеся стылой брусчатки, струится густая энергия. Пульсируя горячими тромбами, она выплескивалась из ее сердца, заполняла серый камень, кроваво перекрашивая и нагревая его.

Агате казалось, что прошли часы, но когда она подняла голову, то увидела, что ее никто так и не хватился. На оживленной площади никому дела не было до того, чем занимается присевшая на корточки девушка с опущенной головой. Она пришла в себя. Она полностью вернулась в свой мир. Однако, смотрела на него так, как будто сняла затемненные очки и ей стала доступна невидимая ранее сторона бытия. Неверным шагом, боясь даже дышать от бьющих фонтаном эмоций, вернулась к своим приятелям. И уже позже, когда, накручивая спирали по горному серпантину, они все выше и выше забирались в холодное царство снежных вершин, она веселилась вместе с ними, радуясь приятному путешествию и полезным покупкам. Но всю дорогу не могла избавиться от назойливой мысли, что сакральный ритуал на площади был не с ней. А все это – и город, и площади его, и магазины с ресторанами – остались в памяти с сумеречным вкусом какой-то кукольно-картонной театральности. Но вместе с тем, на душе было необычайно легко, как в детстве, когда все ее проблемы жили не дольше ночного сна….

Свое глубокое погружение в колорит итальянской жизни средних веков они решили отметить настоящим тирольским ужином. Накупили продуктов местного изготовления, вина и, с видом изощренных гурманов, погрузились в океан вкуса. Наверное, единственной их ошибкой было углублять эмоционально-вкусовые ощущения граппой. Под душевный разговор она незаметно до краев заполнила их разморенные организмы, нагрела сознание до своего градуса и начисто убрала всех. Поэтому, очнувшись уже под утро в своем номере, Агата даже не пыталась вспомнить, как она в него попала. Дико болела голова и мучила жажда. Задавая себе и не находя ответа на извечный вопрос – «зачем же так напиваться», она зашла в ванную комнату и со стоном жадно припала к крану, источавшему самую желанную в этот момент влагу на свете. Потом, не ожидая увидеть ничего хорошего, с усилием подняла голову и посмотрела в зеркало. Ожидание оправдалось, а зрелище отрезвило. Порезав тишину отеля на мелкие лоскуты пронзительным визгом, она ухватилась за раковину так, что чуть не оторвала ее от стены. Однако закрыться от открывшегося таким образом зрелища, было невозможно. Живая, невредимая, но с очень печальным лицом и такими же, как у нее, зелеными глазами, ведьма в упор смотрела на нее из зеркала.