Виктор Иваницкий - Гнездо летучей крысы

– Ну да. Она общая.

– Общая?!

– Да. Всё, выходи.

– Целых три месяца ты уверял меня, что это твоя машина. Машина, купленная на твои же деньги.

– Ну да. Я скинулся.

– Всё ясно. Спасибо за вечер.

– Пока, – протянул мне руку Марлон, – ещё раз с днём рождения.

Я ничуть не удивлён, что машина принадлежит не ему. Более того, мне абсолютно наплевать. Привычка обманывать друзей ничуть не портит моего друга. В этом весь Марлон.

– Бежим, Макс!

И я бегу. Бегу, держась за её руку, пытаясь обогнать и быть чуть впереди, то и дело поскальзываясь на мокрой траве и падая, но почему-то тут же подымаясь обратно.

– Скорее!

И я ускоряюсь, что даёт обратный эффект – теперь мне кажется, что я стал двигаться значительно медленнее, да и не только я: она будто бы застыла, изображая бег, в то время как дом, к которому мы якобы бежим, становится всё ближе и ближе. Мы – я и она – словно пластмассовые игрушечные люди, которых двигает детская рука к такому же пластмассовому миниатюрному сооружению. И хоть я уже и не двигаюсь, но постепенно начинаю чувствовать сильную усталость. Когда до дома остаются считанные шаги, я снова поскальзываюсь и на этот раз отпускаю её руку, приземляясь лицом в неизвестно откуда взявшуюся грязь. Я переворачиваюсь на спину и протираю глаза.

Ночь?

Уже?!

– Валери!

Вокруг – ни души. По крайней мере, я никого не вижу. Снова та же трава и несколько звёзд на куполе, что надо мной. Да, именно на куполе. Я не верю в то, что это небо. Я не уверен, что это всё по-настоящему. Но всё же я вновь зову её:

– Валери!

Тишина.

Я встаю и начинаю идти. Просто идти, без каких-либо мыслей, как вдруг появляется свет. Я не знаю, насколько он далеко, да и свет ли это вообще – есть подозрения, что всё это иллюзия. Но я иду. Сияние становится всё ближе, и я начинаю различать дом. Дом, до которого бежал, держа за руку свою спутницу.

Это что ещё за шум?!

Я останавливаюсь, и, как оказалось, правильно делаю – мимо меня проносится поезд, поезд без начала и конца. Но я не отчаиваюсь. Это же, блядь, вымысел. Ведь оказавшись ночью в мокрой траве перед бесконечным составом поезда невозможно почувствовать тепло одеяла и шершавый язык пса в области рук.

– Квентин, отвали.

Английский кокер-спаниель, навострив свои рыжие уши, перешагнул кусок одеяла и принялся вылизывать моё сонное лицо.

– Квентин!

Спрыгнув с кровати, пёс, виляя крохотным кусочком купированного хвоста, посмотрел на меня и убежал в коридор.

– Доброе утро, сынок.

– Доброе утро.

Я целую в щеку склонившуюся надо мной маму. Она ничего не помнит, зато свежо выглядит. Так было всегда. Да и вряд ли что-то изменится.

– Я пожарила тебе яичницу.

– Спасибо.

– Покажешь мне подарки?

– Они на кресле. Я пойду в душ.

– Этот пудель, как настоящий!

– Угу.

Закрыв дверь ванной, я поворачиваюсь к зеркалу. Недурно, Макс, недурно. Самое пивное лето в моей пока ещё короткой жизни наградило меня круглым пузом, пусть и не большим, но пузом.

А что, это тоже неплохо. Всегда считал, что накачивая пресс, молодые люди показывают скрытое желание отсосать собственный член.

Вздор.

Мне всего лишь лень что-либо делать с собственным телом. И этот шар я оставлю. Уеду в Ирландию, вылью в себя весь «рыжий» бар и подерусь с каким-нибудь работягой, после чего станцую, выкатив в руки официантки своё ПУЗО. На данный момент это всё, чего я хочу от жизни.

– Что бы ты сделал, застав их в постели?

– Ничего.

Оуэн ехидно рассмеялся. Пожалуй, это единственное, что он может сделать, если беседа никак не складывается.

Оуэн – человек, которого я знаю со школы. Он водится с такими ребятами, как я и Марлон. Никогда не слышал, чтобы он общался так же тесно с кем-то ещё. Тем не менее, я не могу назвать его своим другом.

Оуэн – товарищ.

Нет.

Оуэн – знакомый.

Верно.

– Всё будет хорошо, Макс, – хлопнул он меня по плечу.

– У меня и так всё хорошо, Оуэн.

Он опять рассмеялся, после чего сделал такое лицо, будто бы это он изменил мне. Оуэн всегда переигрывает, и всему виной – дешёвое кино, которое он смотрит каждый вечер вместе со своей девушкой.

– Думаешь, я не понимаю? Это всё эгоцентризм, Макс.

– Что?

– Я не то хотел сказать.

– Вот тебе и восемь классов образования.

На самом деле, я не считаю, что школа и образование – вещи тесно связанные. Я всего лишь хотел разозлить Оуэна. И у меня это получилось.

– По крайней мере, я работаю.

– Разносчиком газет.

– Но я работаю! – уже вопил Оуэн.

Я решил сменить тему, и, указывая на кипу газет, спросил:

– Что бы ты сделал, застав их в постели?

– В смысле?

– В прямом. Подъезжаешь к дому на своём велосипеде, хватаешь транспорт и несёшь его до самой квартиры, пешком, целых три этажа. Ну, как обычно. Открываешь дверь, паркуешь велик возле кладовки, заходишь в спальню, а там лежит вот эта куча газет.

– Что ты несёшь? – процедил сквозь зубы Оуэн.

– Я что, сказал какую-то ерунду?

– Ты городишь полную чушь, Макс.

– Взаимно, Оуэн. И на этой не самой весёлой ноте я предлагаю закончить наш разговор, Оуэн. Спасибо за чай, Оуэн.

Проводив меня взглядом до самой двери, он молча протягивает руку. Проигнорировав этот жест, я выхожу в парадную и, уже спускаясь вниз, говорю:

– До свиданья, Оуэн.

Квартира разносчика газет позади, а значит, вечер не совсем испорчен. Да, этот маленький городок слишком мерзок и дождлив для пеших прогулок, но в его подземке достаточно уютно. Псевдокалеки, шпана, эксгибиционисты, проститутки – весь звёздный состав низшей криминальной ступени как на ладони.

Сегодня это место забыто не только Богом – на этот раз здесь почему-то пусто. Жёлтая исписанная кафельная плитка по обе стороны перехода ведёт меня к распутью, и я сворачиваю направо, туда, где никогда не горит свет, а затем налево, к выходу на нужную мне улицу. Барабанная дробь, и я замечаю у стены парней. Пока один из музыкантов с ударным инструментом, висящем на шее, отбивает ритм, второй смотрит в мою сторону и поглаживает гитару. Я останавливаюсь напротив них, и, прислонившись к стене, закуриваю сигарету.

– Человек заинтересован, Ронни, остановись!

Парень по имени Ронни тотчас прекращает игру.

– Чего желаете?

– Что-нибудь пасмурное, с привкусом ЛСД.

Под одобряющие взгляды музыкантов я, засунув руку в карман, пытаюсь угадать, что за мелодия неприятно облизывает мои уши. Увидев недоумение на моём лице, Ронни спрашивает:

– Не угадал?

– Честно говоря, нет.

– Это же Джимми Моррисон!

– Ох, и в правду же, – понимающе кивнув, солгал я.

В ответ громко проурчал чей-то желудок.

– Мне больно жить в мире, где срок годности молока составляет всего семь дней, – схватившись за живот, выдавил Ронни.