Вайнона Рей - Погружение

Она с трудом произнесла последнее слово, для нее оно были уж слишком откровенным.

– У тебя всегда все черное или белое, максималистка, – поворчал Дэвид.

– А у тебя розовое, – улыбнулась Эмма и легонько толкнула его головой, чтобы он не обижался. Этого она хотела бы меньше всего: поссориться с ним.

Дэвид улыбнулся ей.

– Эй, спасибо, ты отличный друг, лучшего и пожелать нельзя, – тихо сказала ему Эмма, снова положив голову ему на плечо. Это было небывалое проявление чувств для нее.

Дэвид кивнул и подумал:

«Да, отличный. Друг…»

«Надеюсь, этот особенный все-таки когда-нибудь поймет, что я та самая» – подумала Эмма.

Эмма договорилась о небольшом отпуске, который взяла впервые за все время работы в кафе. Она сложила в рюкзак пару вещей из одежды, фотоаппарат, щетку, косметичку и фото Дэвида, натянула свободные джинсы, толстовку с капюшоном, любимую косуху и новые кроссовки с синими вставками. Эмма осмотрела себя в зеркало: хрупкая, немного угловатая, с густой копной коротких волос и острым взглядом. Вот она, Эмма.

Машины у нее не было, да и водила она плохо, так как мысли ее без конца витали где-то за гранью реальности, и она просто боялась устроить аварию. Эмма купила билет на рейсовый автобус до Найтлэйка. Она никому не сообщила о своем приезде: не хотела давать Эмбер и Лил возможность продумать план новых изощренных пыток.

Она добралась до главного автовокзала минут за двадцать, беспрестанно думая, не забыла ли взять что-нибудь важное, закрыла ли дверь, точно ли выключила воду в ванной. Вечно она терялась в собственных сомнениях. Автовокзал гудел и шевелился, как улей. Эмме было не по себе в толпе. Она стала придумывать план действий на случай, если один из толпы окажется зомбаком. Наверное, тогда ее просто затоптали бы в самом начале апокалипсиса, и она ничего бы не увидела. Эмма с огромным облегчением уселась у окна в самом конце довольно старого потрепанного автобуса, который был заполнен лишь на треть. Найтлэйк не являлся популярным направлением в конце лета. Найтлэйк вообще никогда не был популярен. Тихий, захолустный городок у озера, смотреть там было нечего, работы немного, жилье стоило очень дешево.

Эмма недолго думала о родном городе, ведь Дэвид никак не уходил из мыслей. Он прямо поселился в ее мозгу, развесил там свои фотографии, расставил картонные фигуры самого себя в полный рост. Там был Дэвид-подросток, и Дэвид выпускник колледжа, и Дэвид-муж посторонней женщины. И видимо, был Дэвид-ребенок, который намалевал на стенах этого выставочного зала: «Здесь был я». Эмма то обещала себе, что точно увидится с ним, то решала, что лучше этого не делать, потому что их время ушло, и если что-то и могло получиться раньше, то теперь уже слишком поздно. Она подумала, что если б они встречались в школьные годы, то к этому времени уже давно расстались бы, прочно разочаровавшись друг в друге, удалились из друзей и тихо ненавидели свои первые отношения, но продолжали бы сравнивать их с новыми. Разве не так чаще всего происходило с парами, которые начинали встречаться задолго до совершеннолетия. Эмма видела это не раз среди знакомых. Она вообще была очень внимательна к окружающим, всегда готовая выслушать и поддержать, как умела. Многие это ценили: удобно иметь такого слушателя, которому всегда можно поплакаться в жилетку и не нагружаться эмоциями в ответ. Больше всего Эмма напоминала зрителя, который наблюдает за стремительными потоками жизни с берега и никогда сам не приближается к воде. Ее внутреннее время шло по каким-то иным законам, оно было замедлено, едва ли не заморожено; между тем жизнь не ждала, ее течение не замирало ни на миг. Эмма не раз готова была решиться прыгнуть в омут, но все равно оставалась на берегу. Ведь она боялась воды. Она вообще многого боялась, в том числе и открытого проявления любых чувств, хороших или плохих, добрых или злых. Она даже могла засмущаться при словах «страсть», «желание» и подобных наименованиях человеческих эмоций и состояний. Может, она просто была слишком скромным роботом с ошибкой в операционке. Или просто психопатом.

Эмма старательно пыталась представить, каким Дэвид стал за то время, пока они не виделись. Прошло почти девять лет. Наверное, он давно забыл о ней, как часто забывают о тех, с кем учились в каком-то там классе на каком-то там предмете год или два. «А это Эн или, может, Эли, ну та робкая девчонка, которая вечно прятала лицо за челкой и ни с кем толком не общалась… Вроде я приглашал ее на свою свадьбу, не помню, была она там или нет, столько гостей». Да, Эмма не была на его свадьбе. Пыток ей в жизни хватало и без этого. Она бы чувствовала себя настоящей идиоткой, если б ей пришлось увидеть, как Дэвид идет к алтарю с другой девушкой, потом она стояла бы в стороне и смотрела, как обезумевшие девчонки пытаются поймать букет невесты. Иногда Эмме снилась его свадьба, и это оказалось хуже любых кошмаров, глупее даже любительских фильмов ужасов, в которых актеры делают вид, что сошлись в смертельной схватке с ужасающим монстром, которого заменяло на съемках какое-нибудь силиконовые чучело, страшнее темных снов, которые были особенно мучительны в ее детские годы. Каждый раз все шло по одному сценарию: гости на свадьбе смеялись над ней, над тем, что она так и не решилась признаться Дэвиду в своих чувствах. Она пыталась сбежать, но ее окружили. Они тыкали в нее пальцами и раскрывали рты так широко, что у многих она видела пломбы на дальних зубах, если зубы вообще были. А Дэвид занимался сексом со своей невестой прямо на столе в развалинах огромного торта с аномально толстым слоем крема и приторной начинкой. Их лица терзали неадекватные улыбки. Дэвид то и дело поправлял свои огромные очки и махал Эмме рукой, которой только что лапал свою невесту. Эмма беззвучно кричала, но вдруг понимала, что ее губы зашиты, а ноги увязали в озерной тине, и чьи-то ледяные пальцы впивались в плечи и шею. Булькающий шепот кричал: «Смотри, Эмма!». Она слышала треск рассыпающихся блинчиков, которыми играла в детстве. А потом она просыпалась, чаще всего придавленная сонным параличом. Иногда у нее уходило по несколько дней, прежде чем ей удавалось отделаться от мерзкого осадка после такого сна. Она просто не выносила подобную мешанину и чувствовала себя странной, ведь нормальным такие сны не снятся.

Эмма смотрела в окно и считала буквы на вывесках. Их должно было быть семь, девять или двадцать один, в крайнем случае, тридцать три. Это хорошие числа, безопасные. Хорошие числа. Эмма с силой тряхнула головой и ударилась лбом о стекло: «Чертово ОКР! Тебя только и не хватало». Необходимо было очистить мысли. В таких случаях она представляла воду, не озеро, только не озеро, а бесконечный океан с тихим прибоем, где-то между рассветом и закатом, между днем и ночью, ночью и днем. Это была другая реальность, в которой не было места навязчивым мыслям, озерам, матерям и даже Дэвиду. Только Эмма и океан, тихо шепчущий о пустоте и покое… Это было совсем не просто, но Эмма долгими годами развивала в себе это умение.