Майкл Роботэм - Пропавшая

– Близнецы.

– И сколько им?

– Двадцать шесть.

– Вы их часто видите?

– Теперь нет.

– Может, вы забыли, каково это. Мне тридцать шесть лет. Я совершал поступки, которыми не могу гордиться, но я способен с этим жить. Сплю как младенец. Но, скажу я вам, мне наплевать, насколько большой у кого-то счет в банке, – если у него нет детей, у него нет ничего ценного. Ничего ! – Он почесывает шрам на щеке. – Моя жена давно меня возненавидела, но Микаэла всегда оставалась бы наполовину моей… моей половиной. Она выросла бы и сама приняла решение. И она простила бы меня.

– Вы думаете, что она погибла?

– Я предоставил вам право убедить меня в обратном.

– Значит, у меня были твердые доказательства.

– Надеюсь.

Он поворачивается и собирается уходить.

– Я вам не враг, Алексей. Я просто хочу узнать, что произошло. Что вы знаете о снайпере? Он работает на вас?

– На меня? – Его смех звучит презрительно.

– Где вы были ночью двадцать четвертого сентября?

– А вы не помните? У меня есть алиби. Я был с вами.

Он поворачивается и кивает русскому, ожидающему его, как собака, привязанная к столбу. Я не могу позволить уйти человеку, который владеет необходимой мне информацией. Он должен рассказать мне о Рэйчел и о выкупе. Схватив Алексея за руку, я выворачиваю ее, пока его спина не сгибается и он не падает на колени. Мои костыли стучат по тротуару.

Прохожие и посетители тюрьмы оборачиваются. До меня доходит, как смешно я выгляжу: произвожу задержание с костылем. Самолюбие никогда не оставляет нас.

– Вы арестованы за сокрытие информации от следствия.

– Вы совершаете большую ошибку, – шипит он.

– Не двигайтесь!

У меня за спиной вырастает фигура, теплый ствол пистолета упирается в мой затылок. Это русский, огромный, застывший как статуя. Внезапно его внимание переключается на другой объект. Али стоит в классической полицейской стойке, целясь ему в грудь.

Все еще удерживая руку Алексея, я наклоняюсь к его уху.

– Вы этого хотите? Чтобы мы друг друга перестреляли?

– Нет, – говорит он.

Русский отступает на шаг и убирает пистолет в кобуру. Он внимательно смотрит на Али, запоминая ее лицо.

Я уже веду Алексея к машине. Али следует за мной, пятясь, наблюдая за русским.

– Позвони Карлуччи! – кричит Алексей. Карлуччи – его адвокат.

Опустив голову, он садится в машину. Я забираюсь на сиденье рядом с ним. Мое пальто свисает со спинки переднего кресла. Али не произнесла ни слова, но я знаю, что ее мысли бегут быстрее, чем когда-либо прежде.

– Вы пожалеете, – угрожающе шипит Алексей, глядя мимо меня в окно. – Вы сказали, что обойдемся без полиции. Мы заключили сделку.

– Тогда помогите мне! Скажите! Что произошло той ночью?

Он двигает во рту языком, словно обсасывает мысль.

– В меня стреляли. Со мной случилась штуковина, которая называется «обширная преходящая амнезия». Я не помню, что произошло.

– Идите к дьяволу!

Когда мы приезжаем в полицейский участок на Харроу-роуд, Фрэнк Карлуччи уже находится там. Маленький, загорелый, типичный итальянец, лицо покрыто морщинами, как грецкий орех, кроме области вокруг глаз – поработал хирург.

Он несется за мной по лестнице, требуя встречи со своим клиентом.

– Можете подождать своей очереди. Он должен пройти процедуру оформления.

Али осталась в машине. Я возвращаюсь к ней.

– Присмотри за пальто.

– Что мне сделать?

– Найди профессора. Скажи, что он мне нужен. Потом поищи Рэйчел. Должна же она где-то быть.

На лице Али масса вопросов. Она сомневается в том, что я знаю, что делаю. Я пытаюсь изобразить самоуверенную улыбку и возвращаюсь к Алексею.

Когда мы входим в комнату для задержанных, воцаряется тишина. Клянусь, я и правда слышу, как растут цветы в горшках и как высыхают на бумаге чернила, – так тихо становится вокруг. Эти люди – мои друзья и коллеги. Теперь они отводят глаза и не обращают на меня внимания. Может, я все-таки погиб на реке, просто еще не понял этого?

Я оставляю Алексея с Карлуччи в комнате для допросов. У меня сильно колотится сердце, и я не могу собраться с мыслями. Сначала звоню Кэмпбеллу. Он на совещании в Скотленд-Ярде, поэтому я отправляю ему голосовое сообщение. Через двадцать минут он врывается в участок, мечтая, чтобы ему под ноги попалась кошка, которую можно пнуть.

Встретив меня в коридоре, он орет:

– Ты совсем спятил?!

Я расцениваю это как риторический вопрос.

– Может, убавишь громкость?

– Что?

– Пожалуйста, говори тише. У меня в комнате для допросов сидит подозреваемый.

На этот раз голос похож на сдавленное рычание:

– Ты арестовал Алексея Кузнеца?

– Он знает о выкупе. И скрывает информацию.

– Я же велел тебе не лезть в это дело!

– Погибли люди. И Микки Карлайл может быть жива.

– Я этого уже достаточно наслушался. Я хочу, чтобы ты вернулся в больницу.

– Нет, сэр!

Он снова издает глухое рычание, как медведь, выходящий из берлоги.

– Сдайте свой значок, инспектор. Вы отстранены.

Дальше по коридору открывается дверь, появляется Фрэнк Карлуччи, а за ним – Алексей Кузнец. Итальянец вопит, тыча в меня пальцем:

– Я хочу, чтобы этому офицеру предъявили обвинение!

– Да пошел ты! Хочешь моего мяса? На!

Мною овладевает неудержимая ярость, как будто кто-то нажал тревожную кнопку у меня внутри. Кэмпбеллу приходится удерживать меня. Я пытаюсь вырваться из его рук.

Алексей медленно поворачивается и улыбается. У него потрясающе холеная внешность.

– Вы у меня кое-что забрали. Я не плачу дважды.

Я молча сижу в комнате для допросов, давно допив чай и доев имбирно-ореховое печенье. В комнате пахнет страхом и ненавистью. Быть может, это пахнет от меня.

Если бы у Кэмпбелла была возможность, он арестовал бы меня. Теперь он хочет, чтобы я вернулся в больницу, поскольку якобы не может гарантировать моей безопасности. На самом деле, он мечтает убрать меня подальше, чтобы я не путался под ногами.

Мои пальцы почти инстинктивно нащупывают капсулу с морфином. Меня мучит боль в ноге или уязвленная гордость? Я хочу на какое-то время отвлечься от мыслей. Хочу забыться. Амнезия не так уж плоха.

Здесь я в первый раз допрашивал Говарда. До этого он сидел в своей норе три дня, ему звонили по домофону незнакомые люди, пресса стояла лагерем вокруг дома. Большинство людей в такой ситуации уже давно исчезли бы – уехали бы к родственникам или друзьям. Но Говард не хотел рисковать и привозить за собой весь этот цирк.

Я помню, как Говард стоял у стойки в приемной, препираясь с дежурным сержантом. Он переминался с ноги на ногу и оглядывался по сторонам. Короткие рукава рубашки были туго натянуты вокруг бицепсов, пуговицы расходились на животе.