Майкл Роботэм - Пропавшая

Внезапно один из охранников хватает ее стул и резко отодвигает назад. Женщина падает на пол, прикрывая от удара свой округлившийся живот, но в тюремщиках не заметно сочувствия.

– Инспектор Руиз, вам здесь как будто медом намазано.

Старший смотритель – лысеющий толстяк лет сорока. Доев сандвич, он вытирает губы бумажным платком, пропуская, однако, яичную крошку на подбородке.

– Что же привело вас к нам снова?

– Что-то особенное у вас в воздухе.

Он грубо смеется и осматривает через пластиковое окно комнату свиданий.

– Я давно был здесь в последний раз?

– Вы что, не помните?

– Старею, память уже не та.

– Недели четыре назад. Вас интересовала женщина, которая приходит к Говарду.

– Миссис Карлайл.

– Да. Но сегодня ее здесь нет. Она приходит каждый месяц и пытается передать ему одно и то же – детские каталоги. И зачем дразнить этого гаденыша?

Я воображаю Говарда, сидящего напротив Рэйчел. Интересно, она пожимает ему руку через перегородку? Я даже чувствую укол ревности, когда представляю себе, как его глаза скользят по вырезу ее блузки. Все-таки мы живем в нездоровом мире.

– Мне нужно поговорить с Говардом.

– Он в отдельной камере.

– Почему?

Смотритель неопределенно шевелит в воздухе пальцами.

– Я же говорил вам: никто не надеется, что он заживется на этом свете. Он убил дочку Алексея Кузнеца! А это смертный приговор, как ни крути.

– Но вам удается его охранять.

Он сухо смеется:

– Можно и так сказать. Он пробыл здесь всего четыре дня, как кто-то полоснул его бритвой по горлу. Следующий месяц он пролежал в больнице. С тех пор его никто не трогал, поэтому я полагаю, что Алексею он нужен живым. Но Говарду наплевать. Только посмотрите на него.

– О чем вы?

– Как я уже говорил, он отказывается от уколов инсулина. Дважды за последние полгода впадал в кому. Если ему все равно, почему это должно заботить ее величество? Я бы позволил этому негодяю умереть.

Смотритель чувствует, что я с ним не согласен.

– Вопреки распространенному мнению, инспектор, я здесь не для того, чтобы нянчиться с заключенными. Я не беру их за руки и не говорю: «Бедняжки, у вас было тяжелое детство, вам попался паршивый адвокат и злобный судья». Цепной пес смог бы делать то, что я делаю.

(И, без сомнения, проявил бы при этом больше сочувствия.)

– Но мне все равно нужно его повидать.

– У него на сегодня не запланировано посещений.

– Вы же можете его привести.

Смотритель тихо ворчит что-то старшему охраннику, который берет трубку и запускает цепочку распоряжений. Где-то в самой глубине этого здания кто-то пойдет за Говардом. Я вижу, как он лежит на узкой койке и дышит спертым воздухом. Для педофила в тюрьме будущее таит множество опасностей. Это вам не летний отпуск и не поездка на выходные в Озерный край [40] Озерный край – живописная местность на северо-западе Англии, на территории графств Камберленд и Уэстморленд. . Будущее растягивается от того момента, когда вы просыпаетесь, до того, когда отходите ко сну. И эти шестнадцать часов могут показаться целой жизнью.

Время посещений подходит к концу. Говард идет против течения, двигаясь так, словно у него связаны ноги. Он озирается в поисках своего посетителя, возможно ожидая увидеть Рэйчел.

Прошло больше сорока лет, но я без труда узнаю в нем толстого паренька из моей школы, который переодевался, прикрывшись полотенцем, и прикладывался к ингалятору. Он казался полутрагическим персонажем, хотя и не таким трагическим, как Рори Макинтайр, лунатик, который нырнул из окна четвертого этажа рано утром в годовщину основания школы. Говорят, что лунатики в воздухе просыпаются, но Рори не издал ни звука. И плеска тоже не раздалось. Он был плохим ныряльщиком.

Говард усаживается на место и, кажется, не испытывает удивления, услышав мой голос. Он замирает, вытянув и изогнув шею, как старая черепаха. Я подхожу к нему. Он медленно поднимает на меня взгляд.

– Привет, Говард. Я хочу поговорить с тобой о Рэйчел Карлайл.

Он чуть заметно улыбается, но не отвечает. Прямо под подбородком его горло украшает шрам.

– Она приезжает к тебе на встречи. Зачем?

– Спросите у нее.

– О чем вы разговариваете?

Говард смотрит на тюремщиков.

– Я не обязан вам ничего говорить. Через пять дней я подаю на апелляцию.

– Ты отсюда не выйдешь, Говард. Никто не хочет тебя отпускать.

Он снова улыбается. У некоторых людей голос не соответствует внешности. Говард как раз из их числа. Его голос поднимается слишком высоко, словно его легкие наполнены гелием, и кажется, что голова вот-вот отделится от туловища и медленно поплывет по ветру, как белый воздушный шарик.

– Мы все несовершенны, мистер Руиз. Мы совершаем ошибки и страдаем от их последствий. Но разница между мной и вами заключается в том, что у меня есть Господь. Он будет судить меня и освободит. А вы когда-нибудь думали, кто судит вас?

Он выглядит весьма уверенным. Почему? Возможно, знает о новом требовании выкупа. Любое предположение о том, что Микки жива, автоматически гарантирует его освобождение.

– Зачем сюда приезжает миссис Карлайл?

Он поднимает руки, как будто сдается, и снова кладет их на стол.

– Она хочет знать, что я сделал с Микки. Беспокоится, что я могу умереть, так никому и не сказав.

– Ты пропускаешь уколы инсулина.

– Вы знаете, что происходит, когда впадаешь в кому? Сначала становится трудно дышать. Во рту пересыхает. Давление падает, а пульс учащается. У меня темнеет в глазах, потом они начинают болеть. Наконец, я теряю сознание. Если ко мне быстро не прийти, то почки совсем откажут, а мозг непоправимо пострадает. Вскоре после этого я умру.

Кажется, он смакует эти подробности, словно с нетерпением ожидает мучений.

– И ты рассказал миссис Карлайл, что случилось с Микки?

– Я сказал ей правду.

– Скажи и мне.

– Я сказал ей, что я не невинен, но невиновен в этом преступлении. Я грешил, но этого греха на моей совести нет. Я верю, что человеческая жизнь свята. Я верю, что дети – дар Божий, что они рождаются чистыми и невинными. Они могут поступать зло и жестоко только потому, что мы учим их злу и жестокости. И только они одни могут судить меня.

– И как же дети будут тебя судить?

Он смолкает.

Пятна пота у него из-под мышек расширились и слились друг с другом, отчего рубашка прилипла к телу, и мне видно каждую складку и морщину. Но на спине, под рубашкой, заметно что-то еще. Почему-то ткань полиняла и стала желтой.

Чтобы видеть меня, Говарду приходится поворачивать голову через правое плечо. Это вызывает у него легкую гримасу боли. В тот же миг я резко перегибаюсь через стол. Не обращая внимания на его крики, поднимаю на нем рубашку. Его тело похоже на переспелую дыню. Жестокие раны пересекают спину, сочась кровью и какой-то желтоватой жидкостью.