Майкл Роботэм - Пропавшая

Али останавливает машину перед домом, оглядывает тропинки, ведущие к реке, и дома на противоположной стороне улицы. Выйдя из машины, она быстро взбегает по ступенькам и открывает дверь моим ключом. Осмотрев комнаты, возвращается за мной.

Поддерживаемый Али, я хромаю домой. На коврике скопились невскрытые письма, счета и рекламки. Али сгребает их в охапку. Сейчас у меня нет времени разбирать почту. Надо быстро уходить. Затолкав корреспонденцию в пакет, я иду по дому, пытаясь что-нибудь вспомнить.

Я знаю свое жилище наизусть, но знакомые картины не приносят утешения. Привычные размеры, цвета, мебель. На столиках в кухне ничего нет, в раковине стоят три кружки из-под кофе. Значит, у меня были гости.

Кухонный стол засыпан обрывками оранжевого полиэтилена, липкой ленты и пенопласта, который резали столовым ножом с зубчиками. Видимо, я что-то заворачивал. Пенопластовая крошка лежит на полу, как искусственный снег.

У телефона я нахожу свой дневник, открытый на дне накануне стрельбы. Это вторник, двадцать пятое сентября. Под обложкой скомканный счет за объявление в «Санди таймс». Текст написан моей рукой:

Требуется вилла с шестью спальнями. Желательно с бассейном. Патио. Сад. Недалеко от Флоренции. Сент. / окт. Оплата за два месяца.

Я оплатил объявление кредитной картой за четыре дня до стрельбы. Зачем мне понадобилась вилла?

В конце объявления напечатан незнакомый номер мобильного телефона. Я беру трубку и набираю его. Металлический голос отвечает, что абонент недоступен, но я могу оставить сообщение. Звучит гудок. Я не знаю, что сказать, и не хочу оставлять своего имени. Это может быть небезопасно.

Повесив трубку, я пробегаю взглядом записи в дневнике, натыкаясь на последние напоминания о неоплаченных счетах и назначенные приемы у дантиста. Должны же здесь быть какие-то улики. И тотчас бросается в глаза имя – Рэйчел Карлайл. На протяжении последних десяти дней перед стрельбой я встречался с нею шесть раз. Волна надежды накрывает меня.

Снова пролистывая дневник, я смотрю записи за предыдущий месяц. Во второй четверг августа я записал имя Сары Джордан – той самой девочки, которая ждала на крыльце, когда выйдет Микки. Я не помню, чтобы встречался с Сарой. Сколько ей сейчас – двенадцать, может, тринадцать?

Али наверху, пытается собрать мою одежду.

– У вас есть чистое постельное белье? – кричит она.

– Да. Сейчас возьму.

Бельевой шкаф находится в прихожей, возле прачечной. Я прислоняю к нему костыли и забираюсь внутрь.

В глубине полки мне попадается смятая спортивная сумка. Я вытаскиваю ее и бросаю на пол, чтобы достать простыни. И только тут меня осеняет. Я смотрю на свою находку. Конечно, я многое забыл, но ясно помню, что у меня не было такой сумки.

Опустившись на колено, я расстегиваю молнию. Внутри четыре ярко-оранжевых свертка. Почти не испытывая волнения, я срываю липкую ленту и разворачиваю полиэтилен. Под ним еще один слой, а за ним – черный бархатный футляр. Мне на ладонь высыпаются бриллианты, застревая между пальцами.

Спускается Али.

– Вы нашли белье?

Нет времени для вступлений. Я смотрю на нее, не в силах что-либо объяснить. Мой голос неожиданно охрип.

– Бриллианты! Видимо, это был выкуп!

Твердой рукой Али колет лед и кидает мне в стакан с виски. Себе она делает кофе и садится напротив меня, ожидая объяснений.

У меня их нет. Я чувствую себя так, словно заблудился в чужой стране, где даже названия мест мне неведомы.

– Наверное, они стоят целое состояние.

– Два миллиона фунтов, – шепчу я.

– Откуда вы знаете?

– Понятия не имею. Они принадлежат Алексею Кузнецу.

Я вижу в ее глазах испуг. Она знает все ужасные истории, связанные с этим именем. Представляю, как их рассказывают, выключив свет, на подготовительных курсах.

Я снова обращаю внимание на обрезки полиэтилена и пенопластовую пыль на полу. Здесь я упаковывал бриллианты: четыре одинаковых свертка. Пенопласт должен был удерживать их на плаву, а флюоресцентный полиэтилен позволит разглядеть их в темноте с большого расстояния.

Бриллианты легко украсть и трудно найти. Их не могут унюхать собаки, у них нет серийных номеров. И продать их несложно. В Антверпене или, скажем, в Нью-Йорке хватает покупателей, готовых иметь дело с «кровавыми» бриллиантами из сомнительных мест вроде Анголы, Сьерра-Леоне и Конго.

Али наклоняется вперед, облокотившись на стол.

– Почему выкуп оказался здесь?

– Не знаю.

Что там Алексей говорил мне в больнице? «Мне нужна дочь или бриллианты».

– Мы должны их отдать, – настаивает Али. Молчание слишком затягивается.

– Вы шутите? Вы же не собираетесь их оставить?

– Конечно нет.

Али пристально смотрит на меня. Мне не нравится мое отражение в ее глазах – уменьшенное, съежившееся. Она отворачивается, словно не хочет видеть, во что я превратил свою жизнь. Так вот почему Кибел хотел получить ордер на обыск, а «пожарник» пытался меня убить!

Раздается звонок в дверь. Мы оба вздрагиваем от неожиданности.

Али вскакивает на ноги.

– Быстрее! Спрячьте их! Спрячьте!

– Спокойно, открывай дверь.

В работе полицейского есть некоторые правила, которые я выучил очень давно. Первое: никогда не обыскивай темное заброшенное помещение вместе с вооруженным копом по прозвищу Бум-Бум. И второе: всегда первым делом проверяй собственный пульс.

Я заталкиваю свертки в сумку и замечаю влажные следы на гладкой поверхности стола. Свертки побывали в воде.

Услышав голос Кибела, я выглядываю в прихожую. Али поворачивается ко мне, в ее глазах отчетливо читается тревога.

– Я купил кое-что к чаю, – объявляет Кибел, показывая мне пакет. Его фигура вырисовывается на фоне дверного проема.

– Тогда заходи.

Али смотрит на меня, не веря своим ушам.

– Пожалуйста, поставь чайник, Али, – говорю я, положив руку ей на плечо и подталкивая к раковине.

– Что вы делаете? – шепчет она, но я уже поворачиваюсь к Кибелу.

– Как пьешь чай?

– Немного молока.

– Боюсь, у нас его нет.

Он вытягивает из кармана пакет молока.

– Я обо всем позаботился.

Али расставляет чашки, стараясь держаться в тени, так как у нее дрожат руки. Кибел останавливается перед стулом со спортивной сумкой.

– Кинь ее на пол, – говорю я.

Он берется за ручки и сбрасывает сумку себе под ноги. Руки Али, словно замороженные, застывают над чашками.

– Итак, что же, по-твоему, случилось, Руиз? Даже если ты говоришь правду и действительно ничего не помнишь, у тебя должна быть теория.

– У меня нет ничего такого, что сгодилось бы в качестве теории.

Кибел смотрит на свои ботинки, покоящиеся перед спортивной сумкой. Наклоняется и стряхивает пылинку с начищенного носка.