Артем Чурюкин - Архив

Винтики. Мы все – гребаные винтики. Кто-то смазан машинным маслом лучше остальных и скрипит меньше. А кто-то – больше.

«Как скрипишь ты, Антон?»

– Да блядь, я же тебя всю ночь заряжал… – Телефон включился только затем, чтобы помигать красной иконкой пустого аккумулятора и выключиться.

Херово скрипит Антон. Громко, надрывно, прям почти срываясь.

В отличие от остальных, себя он опасался меньше, чем своего начальника – старого генерала, про чье прошлое до назначения руководить Управлением ходили самые разные слухи. Смартфон отечественной разработки, собранный голодными немытыми детьми на китайской фабрике, умер, так и не дав позвонить ему и оправдать свое отсутствие на рабочем месте. И чертово такси не вызвать, спасибо госкорпорации и пакету законов, что обязал всех госслужащих пользоваться этими кусками… пластика, вечно глючащими и дохнущими. Надо уже сдать на права, чтобы служебную машину выдали. Тоже нашу, родненькую, только с конвейера, которая заглохнет десять раз на пути из пункта «А» в пункт «Б»… Хорошо, если просто заглохнет, а не сломается.

Антон запрокинул голову. Высоко наверху, по проткнутому голыми ветками и антеннами небу медленно плыла стая каких-то птиц, улетающих на зимовку в теплые края нашей необъятной или еще дальше. У них-то не отобрали загранпаспорта – этих книжечек и не было никогда. Птицы свободнее муравьев – этого у них не отнять и никакими законами не запретить.

«Ладно, генералу должны были сообщить о новом деле» – неубедительно успокоил себя Антон, поднеся к лицу браслет и изучая цифры на нем.

Мимо, прихрамывая на одну ногу, шел низенький круглый мужичок: лысенький очкарик в потрепанном костюме-тройке и с портфелем. Антон окликнул его, так и не сдвинувшись с места около лужицы крови – прирос, что ли?

– Извините! Не подскажете, куда к метро?

Мужичок, не сбавляя шаг, молча махнул рукой назад – еще один непризнанный гений регулирования воздушного транспорта.

– Спасибо…

Антон наконец решился расстаться с немым напоминаем о трагедии, разыгравшейся сегодня. Он в последний раз взглянул на темное пятно на асфальте, вспомнил бабушку-консьержку, которую врачи забрали с собой в ближайшую больницу – старовата она для таких потрясений, не то что Антон, – тяжело вздохнул сам для себя, втянул ноздрями мокрый осенний воздух с едва различимыми нотками кислого металла и спешно двинул туда, куда махнул прохожий.

Он брел через дворы по неубранной выцветающей прошлогодней листве, скрывающей тропинки. По сторонам вырастали старые грязные панельные дома, чьи глазницы плакали облупленными деревянными рамами или вообще их отсутствием. Те квартиры бросали в спешке, забирая с собой только самое необходимое, прыгали в автомобили и мчали прочь из этого города и этой страны, стремительно превращающейся скорее в колонию строгого режима, нежели в цивилизованное государство, о котором так много и часто раньше говорили по телевизору. Теперь – все реже. Все больше сводки с фронтов и пенные слюни пропагандистов на коротком поводке.

Хозяева съехали, и квартиры пустовали недолго, прежде чем их облюбовали местные прозорливые бомжи. Какое-то время они пользовались благами цивилизации, даже мылись иногда, пока блага не отключили за неуплату, и маргиналы стали стаскивать в «хоромы» всякое барахло со свалок, чтобы хотя бы не мерзнуть ночами вдоль теплотрасс. Затем их выгнали местные панки и анархисты, коих в последнее время развелось столько, что полицейские патрули не справлялись, а в некоторые особо отдаленные районы столицы даже не решались сунуться. Хотя стоило бы устроить какой-нибудь рейд с дебильным названием: столько годного для войны биоматериала проспиртовывается день ото дня.

Их, впрочем, устраивали эпизодически, но без особых успехов: поймают десяток-другой подростков или пережеванных войной инвалидов, да и что? Первые отказывались брать в руки оружие и ехать воевать, а сажать их за это – кормить и следить придется… А вторым, в отличие от Антона, повезло меньше, и достойного места в обществе им просто не нашлось: не вписывались они в него или даже не пытались…

«Кому анархия мама, кому война, но все мы здесь сироты…» – жесткая, но правдивая мысль.

Если в центре страны власть не справлялась, то что уж говорить о периферии? Там, наверное, до сих пор наличные деньги в ходу, и Интернет есть со спутников или по каким-нибудь наспех проложенным, неофициальным каналам. И какие-то люди выходят в Фейсбук или Телеграм и пишут, как мы все тут живем и живы ли вообще.

В общем, в этих квартирах теперь обосновались анархисты, по соседству с законопослушными гражданами, которые дважды в день пользовались общественным транспортом, исправно платили квартплату, за свет, газ и телевизор, и налоги, и вообще, всячески пополняли казну, изрядно опустевшую за годы войны. Панки же все что могли – пить, курить, трахаться, выбивать в пьяном угаре стекла, орать во дворы свои лозунги, срывать обои и рисовать маты да свои протестные системе «А» в кружочках красными красками на бетонных стенах, пока кто-то снизу, сверху или сбоку ужинал перед телевизором и смотрел честно проплаченный первый канал: «Новости» раз в шесть часов с хмурой ведущей: в 9, 15 и 21. Впрочем, на втором, третьем, пятом или десятом было все то же самое.

Вот такие вот контрасты.

Антон настолько погрузился в свои воспоминания о начале мирового пожара и последующих событиях тех лет, что чуть не налетел на детскую коляску.

– Мама, мама, смотри, человек! – сжав малюсенький кулачок и тыкая в Антона указательным пальцем, малютка лет трех-четырех шагала к нему, шурша комбинезоном и жадно пялясь своими гигантскими голубыми глазами.

– Смотри куда прешь, сволочь! – Мамаша подскочила к ребенку, схватила его за капюшон и дернула к себе со всей силы, – Не видишь, я с ребенком, тварь ты такая!..

– Извините…

– Наркоманы долбаные, сейчас я тебе покажу, педофил недоделанный!.. – Она зашуршала сумкой, висящей на ручке коляски, а Антон чуть улыбнулся и подмигнул удивленной девочке.

У детей и взрослых разные понятия слова «интересно».

Дети… Дети не растут и не вырастают во взрослых, нет-нет. Они обрастают. Корками, налетом, чесоточной коростой, слоями грубеющей с каждым годом кожи: сначала детскими обидами и запретами, юношеской жестокостью и максимализмом, обрастают ненужными знаниями в мясорубках начального, среднего и, если повезет, высшего образования. А потом теряют себя навсегда, влившись в безысходность и монотонность взрослой социальной жизни, когда каждый день после ненавистной работы и начальника-дебила выбираешь макароны на ужин по акции в ближайшем к дому супермаркете, а потом бредешь в свою берлогу, пыхтишь у плиты, изощряясь состряпать что-то съедобное из пачки макарон «Каждый день» и банки мерзкой тушенки с того же завода. Жадно уплетаешь их, глядя на ночь телек, в глубине души мечтая где-то и как-то найти свою половинку, которая с тобой будет жрать разваренные макароны и сопеть тебе в плечо ночью, обнимая и прижимаясь теплым худеньким тельцем. И мечтать во снах о чем-то, выиграть в лотерею, например, уехать отсюда навсегда и никогда не возвращаться, или чтобы прямо сейчас ворвались в квартиру и пристрелили тебя к чертовой матери с твоей половинкой, потому что у самого – духу не хватает. О чем угодно, но только не об этом. Потом привяжешь ее к себе специально разорванным презервативом или она тебя – двумя полосками на тесте (тут уж кто как), и все, вместе навсегда. Или лет на 18, как минимум. Иначе – статья УК.