Ксения Гожа - Трое в больнице, не считая убийцы

– Сосиски великолепные! – соврал Виктор, стараясь не морщиться от отвращения.

– Меня от них тошнит, но в целом неплохие.

Из верхнего шкафчика Вова достал коробку черного чая и две сколотых кружки. Те самые, из которых они раньше пили вместе с мамой и папой.

– Наши кружки… Ты их хранишь.

– Не выкидывать же. Я ведь говорю, что ждал тебя.

Пока Вова наводил чай, Виктор через силы доедал невкусные сосиски и смотрел в окно на очередной почти уже ушедший день.

– Слушай, а что там Анька? Гронская? – Вдруг спросил он, сам удивившись своему неожиданному вопросу. – Она здесь еще? Давненько не слышно от нее ничего.

– Вить, Анька умерла…

– Как?

– Машина сбила ее года три назад.

Анька умерла. У Виктора в голове не укладывалось. Подруга детства. Как он соскучился по ней! А теперь они никогда больше не встретятся.

– А Петька? Саня? Машка Орлова? – Он лихорадочно перебирал в голове имена старых друзей.

– Вить…

– Вова!

Он бросил чай в кружку и повернулся к брату.

– Нет их никого. Все наши друзья умерли. Видимо, и мы скоро тоже…

У Виктора не находилось подходящих слов. Он даже не помнил, что сказал им всем, когда видел в последний раз. Машку помнил красивой девчонкой с золотыми кудрями и красной заколкой в волосах, писавшей тексты песен в тетрадку с блестящими наклейками и мечтавшей о большой сцене и славе. Саня Маслов был ему как старший брат: всегда и везде служил надежной опорой и разрешал мухлевать в играх. Петька Клишин давал списывать в школе, за это Витя его уважал и не бил никогда.

– Не говори этого. Мы не умрем. Мы вместе встретим Новый год и будем вместе и дальше!

– Почти то же ты сказал и матери, однако, тебя не было, когда она ушла…

Виктор, через сон услышав чьи-то осторожные тихие шаги, медленно приоткрыл трепещущие веки и в сумерках оглядел комнату заспанными глазами. Предметы расплывались и теряли свои привычные очертания, а голова кружилась, как в детстве после красочной карусели на новогодней ярмарке. Снегирёв, сонно зевнув, провел длинными тонкими пальцами по спутанным кудрям растрепанных и наэлектризовавшихся от подушки волос и почесал лоб.

– Чертовы часовые пояса… – хрипло пробормотал он и посмотрел в окно, за которым видно было лишь кромешную темноту и изредка пролетающие мимо крошечные легкие снежинки. – Какое сейчас вообще время суток?

Виктор, спрыгнув с кровати, поморщился от громкого скрипа металлических пружин под тонким матрасом. Целую ночь он чувствовал, как они неприятно впивались ему в спину, заставляя раздраженно ворочаться. В комнате было так холодно, что невозможно было оставаться на месте – надо было постоянно двигаться, чтобы хоть как-то согреться.

– У тебя что, батареи вообще не работают? – недовольно спросил Виктор, открывая дверь и выходя в гостиную, где суетливо метался из угла в угол Вова с маленькой живой елочкой на плече, с которой на паркетный пол осыпались иголки, и он случайно наступил на одну.

– Черт тебя возьми!

– Меня?

Вова обернулся и с виноватой улыбкой покачал головой, наконец, пристроив дерево рядом с неработающим телевизором и почесав уколотое место грязной рукой.

– Ты ее откуда принес? – спросил Виктор, подходя поближе. В комнате теперь пахло морозным хвойным лесом, смолой, древесиной и праздником.

– На улице купил, дед какой-то срубил вчера вечером. Будем сегодня наряжать красавицу, хотя она итак хороша. – Он, казалось, гордился елкой, как собственным ребенком, и умиленно улыбался, поглядывая на Виктора и как будто пристально наблюдая за его реакцией. Тот улыбнулся ему в ответ.

– Неси игрушки, они там же, где и раньше, – весело сказал Вова, смахивая пыль с щеки. Виктору он казался в этот момент таким же маленьким мальчишкой, каким он его помнил с детства. В глазах его было много добродушия и простоты, но мало ума и зрелости. Все лицо его сейчас, с раскрасневшейся от почесывания щекой, прямым носом и улыбающимися, потрескавшимися от мороза тонкими губами, как у отца, не внушало никакого чувства, кроме как будто непонятной жалости и сочувствия. Не было в этом человеке ничего особенного, никакой идеи, никакой мечты, и Виктор поневоле ужаснулся, представив себя на месте своего младшего брата. «Ладно, справим Новый год, и на следующий же день я уеду обратно в Ярославль. Нечего мне здесь больше делать», – решительно подумал Виктор и отправился в коридор, доставать с антресоли старый баул в синюю клеточку, в котором мать раньше носила продукты с рынка, а когда тот порвался, определила под новогодние украшения. Нет, совсем не это место было его домом, он был чужаком здесь, и Снегирёв слишком явно это чувствовал.

Сначала в ход пошли самые красивые игрушки из пакета. Красные, синие, зеленые и фиолетовые шары сверкали в свете тусклой люстры с одной перегоревшей лампочкой, но в свое время они были очень дорогими, а для взрослых дорогие – значит хорошие. Как только Вова вешал игрушку на веточку ели, иголки сразу с нее осыпались, подобно праздничному мелкому конфетти.

– Это ничего. Мама любила иголки от елок. У них много полезных свойств, – сказал он и подмел их ногой к подставке, на которой стояло дерево.

– Знаешь, я до сих пор не могу поверить в то, что их нет.

– Кого?

– Ребят наших. Друзей.

– Я помню, Вить, как ты признался, что влюблен в Аньку.

– Я помню ее светлые длинные волосы. Они всегда пахли сиренью.

– Ты как-то подарил ей заколку. Красную заколку такую, помнишь?

– Да. Она очень шла к ее празднечному платью.

Вова повесил синие колокольчики, а Виктор взял в руки игрушку в виде снегиря с красной пышной грудкой.

– Так вот, Вить. Ее похоронили вместе с этой заколкой. Даже в этот день она была с ней. С твоим подарком, Вить…

Виктор Снегирёв, взрослый парень, казалось бы, не мог плакать, но сейчас слезы сами шли у него из глаз. Воспоминания появлялись сквозь мутную пелену перед ним одно за другим, и он не смог справиться с наплывом эмоций и выронил снегиря прямо на пол. Стеклянная игрушка с треском упала и разбилась. В этот момент Виктору показалось, да скорее так и было, что разбился весь мир. Треснул. Раскололся. Вместе с чертовым снегирем и его красной грудкой.

– Это была любимая мамина игрушка… – тихо, но с такой нескрываемой злобой произнес Вова, и губы его дрожали на побледневшем лице, казавшимся теперь таким грубым, старым и некрасивым. – Любимая мамина игрушка!

Виктор, взглянув на крошечные осколки, в беспорядке валявшиеся на грязном полу, внезапно для себя понял, что ему все равно. Он не чувствовал ничего. Что ему эта несчастная елочная игрушка? Никогда он теперь не встретится со своими друзьями во дворе дома, не скажет им ни единого слова, не похлопает их по плечу и не посмеется над какой-нибудь глупой и неуместной шуткой. Умерли все те дети. Вместе с ними погибла и какая-то часть души самого Снегирёва, оставшегося абсолютно одиноким в этом чужом городе, который он никогда не любил и откуда так быстро сбежал, а сейчас всем сердцем жалел, что вернулся. Никто его здесь больше не ждал. И черт с ним, с этим снегирем. Виктор потерял в своей жизни гораздо больше, чем какую-то игрушку: первая любовь, Анька с красной заколкой в светлых волосах, после нее – родители, затем – Ксения Ростова, прекрасное имя, такая нежная, влюбчивая девушка, но решительная и твердая, как кремень. Все, кого он любил, умерли. Виктору казалось, что разбитый снегирь предшествует и его собственной смерти.