Валера Жен - Катарсис

Орест Викторович Скремета уже год был директором. Месяц назад достиг христового возраста. Молодая задористость резко отличала его от коллег-директоров. Скрытое честолюбие сквозило не только из карих с поволокой глаз, но, казалось, из всех складок одежды. Модные туфли вызывающе бросали блики на все стороны: мол, смотрите, какие мы, а что выше, то и описанию не поддается. Пижон? Возможно. Коллектив любил его за расторопность, с какой он поправил запущенные дела, благоустроил территорию, вернул престиж туристической базе и помирил двух молодоженов, переваливших пятидесятилетний рубеж. С утра до вечера звучала музыка, и каждый посетитель уносил с собой приятные впечатления о «Лазурной глади» с напевами полюбившихся мелодий. Несмотря на драматичность, последнее событие, интриговало и будоражило людей, добавляя адреналина и обогащая нередко тусклую жизнь. Именно об этом подумал Алексин, а вслух сказал:

– Проводите! И еще… пригласите доктора. Может пригодиться.

Глинобитная дорога витиевато огибает озеро, пересекает редкий лес, упирается в жилую зону. По ее состоянию видно, машины ходят здесь редко. И встречная табличка на покосившемся столбике доходчиво поясняет: Проезд на личном транспорте запрещен! За нарушение штраф 50 руб.

Праздные люди с интересом посматривают на прибывшую группу, не спеша уступают дорогу. Скорее, бульвар, а не дорога. За островком густого леса открывается обширная территория в виде каре с постриженными газонами и спальными корпусами. От уютных деревянных строений по склонам, через проезд, серпантином спускаются мощенные известняком тропинки, пересекающие обширный кустарник с редкими хвойными деревьями, и выходят к озеру.

Корпус №6 занимает крайнее положение в цепочке спальных сооружений с одинаковыми фасадами и террасами в сторону озера. Из каждого домика легко обозреваются побережье с золотистым пляжем под знойным летним солнцем и противоположный берег с налепленными гнездами баз отдыха, санаториев и профилакториев, не имеющих четких контуров из-за дальности расстояния.

Федор работал с фотоаппаратом. Иногда подменял другим – из набедренной сумки. Алексин заметил раздвоенность в интересах фотографа, вопросительно посмотрел на аппаратуру. Тот замялся, сделал вид, что очень увлечен созерцанием домиков. Потом решился.

– Да, иногда подрабатываю на слайдах. Сам понимаешь, природа. Не часто увидишь. А тут… одно другому не мешает. И квалификация повышается.

– Повышается, говоришь? А вообще, как знаешь. Не тебя учить. Только не забывай отражать следствие добрыми иллюстрациями. Домик, чтобы как на картинах кубистов – со всех сторон! Понял?

– Ну, ты даешь! – Федор обиженно пожал плечами, в кармане пиджака мстительно построил фигу.

Домики как домики. Внешне ничем не отличаются. Блокированные. Словно опята, приткнулись друг к другу: который чуть вперед выдается, иной отстает, а в целом – дружная семейка. Кое-где террасы соединяются, что при желании позволяет общаться с соседями, не покидая пределов собственного жилища.

Корпус №6. Под окном сочная трава, чуть примятая и сдобренная приправой в виде бурых пятен на ярких листьях. Такие же вкрапления пестрят на тропинке, огибающей домик и ведущей к входу. Перед крыльцом остановились. Психологический барьер. Алексин должен войти и явиться свидетелем последствий драматических событий. Предварительный разговор с директором усиливает робость, с какой он сверлит взглядом дверь. Что там? Понятно, смерть. За ней история. Вопрос, как войти и посмотреть. Отсюда – определенная версия. Пусть интуитивная, но все-таки…

– Договоримся так… Ты, Федя, собери в пакетики травку с загадочными пятнами. А вы, – он смерил строгим взглядом кинолога и директора базы, – наблюдайте за территорией. Смотрите, где что не так. Очень любознательных людей держите подальше.

Повернул в замке ключ, приоткрыл дверь ровно на столько, чтобы только самому проникнуть внутрь, но не дать сторонним наблюдателям что-либо там разглядеть. Сумрак. Окна плотно зашторены. Спертый запах крови и смерти. Тронул выключатель. Свет ослепил кровавыми брызгами. Задержал дыхание, тяжело выдохнул. К ногам тянется алый ручеек. Всего лишь видимость оживших событий. Жутковато, но работа есть работа. Застывший кадр немого кино. Что произошло? Ответы потом, главное – ничего не упустить. Итак, я вхожу… передо мной справа кухонный уголок. Стол, посуда, четыре стула, недоеденный ужин, пустые бутылки из-под шампанского и водки . Дальше алые брызги сгущаются и материализуются в два подобия человеческих существ.

Разметавшееся тело молодой женщины в другой ситуации могло бы вызвать подобие восторга у большинства нормальных мужчин, но теперь своей незащищенной открытостью производит удручающее впечатление. Степан Михайлович – не исключение, он с грустью созерцает ту, которая могла послужить улучшению генофонда страны или, наконец, стать матерью здорового и красивого ребенка. Ее женственность и необычайная выразительность форм станут достоянием паразитирующих микроорганизмов. Ничего не останется, кроме обезличенного праха, но раньше началось разрушение духовной и культурной целостности. Платье порвано, одним лоскутом от подола бесстыдно откинулось выше пояса, открывая сгусток бурой массы. Многочисленные порезы на груди и шее, не столь страшные, смягчают впечатление от основной раны. Голова, неестественно откинутая, сохраняет уложенные накануне темно-русые волосы. Взгляд никуда.

Алексин стоит в задумчивости, пытаясь воссоздать разыгравшуюся трагедию. Перед мысленным взором маячит разъяренное мужское лицо, руки сжаты в кулаки. Какое лицо? У мужчины, лежащего поблизости, нет лица. Есть кровавая запекшаяся маска. Рядом – кухонный нож. Орудие убийства? Из ревности. Попахивает откровенной эротикой, совсем ни к чему мужской труп. Самоубийство? Его поза и порядок в одежде далеки от простейшего вывода. Что еще? Ранения… так себя не изувечишь.

– Федор! – неестественно громко вырвалось из пересохшего горла.

Фотограф втиснулся в щель дверного проема, замер у порога.

– Очень не топчись. Все, как следует, зафиксируй.

– Что остальные?

– С директором сам разберусь, Алексей пусть выгуливает собаку. Дверь запри и никого не впускай. И смотри, никаких художеств! А то слайдов ему захотелось. Совсем разболтались… врач придет – пусть приблизительно определит время смерти. Впрочем, и определять нечего, и так ясно.

Злость проявилась внезапно. Он мог бы ее объяснить, но раздраженно хлопнул дверью, и шаги его скатились с крыльца.

– Мог бы и повежливей, – недовольно пробормотал Федя и стал настраивать фотоаппарат.