Валера Жен - Катарсис

– Не сбивайся, говори по порядку. – Алексин всерьез опасался, как бы свидетель не растерял впечатления прошедшей ночи. Могла сказаться травма головы, и только теперь для него начинает проясняться значимость и лунного света и различных звуков, не исключая дуэта природных стихий. – Обо всем рассказывай, мы разберемся.

– Он кого-то или что-то искал, мне так показалось. Потом пошел в корпус или вокруг него. При всем любопытстве я не мог видеть, что он делал за домиком. Именно тогда мне пришла нелепая мысль. Честное слово, стыдно признаться! Мне взбрело в голову заглянуть в окно, посмотреть, чем там занимаются. Но прежде услышал женский крик. Страшный… знаете, какой-то смертельный вопль. – Вадеев передернулся, в глазах нездоровый блеск, как будто уже что-то видит.

А парень-то не простой, – призадумался Степан Михайлович, – как бы не провел . В своей практике ему впервые пришлось встретиться с лирическим изложением показаний. Даже пришла мысль о своем идиотском положении, если приходится слушать поэтический бред. Вслух сказал:

– Вот как! И ты, конечно, испугался?

– Трудно сказать. Скорее, замешкался. Не решался подойти. Предчувствие ужасного зрелища удерживало на месте. Мороз по коже пошел, брр. Наверняка волосы дыбом встали от душераздирающего вопля. Такие вот ощущения, а что там… Прошел газон, подкрался к окну, ухватился за наличник, а тот не выдержал веса, оборвался. – Вадеев приостановил рассказ, перевел дыхание, мысленно восстанавливая и вновь переживая страшные минуты. Бледность покрыла его лицо. – Тогда я здорово испугался, что меня обнаружат и растрезвонят на всю базу. Я было метнулся к лесу, но почувствовал вокруг тишину. Успокоился, а любопытство значительно возросло. Снова подобрался к окну, разглядел щель между шторами. С трудом нащупал зазор в обшивке домика, подтянулся и…

– Ну!?

– Увидел бы, но свет погас. Я не знал, что делать. Неудобная поза и пикантность моего положения не оставляли надежд на удовлетворение любопытства. Открытые действия могли быстрее привлечь внимание. Начал всматриваться внутрь домика, но сильный удар со спины лишил меня сознания. Вот и все.

– Как все!? – оторопел Степан Михайлович. – Ты же очнулся. И скоро. Иначе не разговаривал бы со мной о лунной ночи.

Алексин выжидательно смотрел на парня. Как бы он хотел в этот момент проникнуть в мозги свидетеля и полазить в лабиринтах его сознания. А кто бы не мечтал о сверхспособностях по обнаружению фальши в общении с людьми? Хотя чего греха таить, все знают о лживой человеческой природе и все равно попадаются на обмане. Детектор лжи тоже рассчитан на усредненного человека, против великого артистизма бессилен. А глаза романтического свидетеля затуманились и ничего, кроме скорби, не выражали.

– А потом ничего не было. Очнулся. В голове чудно. Мозги – куча развинченных болтов и гаек. Кое-как поплелся к себе. Начисто забыл, куда я направлялся и почему оказался у сломанного наличника.

Уже поздно, и желудок следователя подавал позывные на ужин. Трудно с этим не согласиться. Да и парень высказался, в качестве свидетеля вполне подходит. Для себя Алексин представил дальнейшее развитие событий, даже уверился в его правильности. Со временем Вадеев очнется от романтических грез и вспомнит более существенные факты. Его можно будет использовать что-то вроде лакмусовой бумажки, на нем проверить созданную версию. Если что не так, парень отреагирует.

Молчание затянулось. Доктор освободился и в ожидании дальнейших распоряжений посвистывал, тактично соблюдая дистанцию.

– Твоя голова требует более серьезного внимания. Теперь ты очень важный свидетель.

Алексин широко улыбнулся, невольно придавая сказанному обратный смысл. Вовремя спохватился, сердито глянул на медика. Взгляды их встретились, сразу произошло взаимопонимание.

– Будьте спокойны, я о нем позабочусь. Проведем несколько процедур, и будет, как огурчик. Не так ли, молодой человек! – скорее утвердительно, чем вопросительно произнес доктор, поворачиваясь к Вадееву. – Пара уколов, витамины и калорийная пища. Будешь здоровеньким и веселеньким.

Поздний вечер.

Воскресный день заканчивается. Несколько часов разговоров и обследований дали много информации и почти ничего конкретного. Все, как один, крепко спали, видели сны – и даже пророческие. Спальный корпус №6 оставался за пределами их внимания. Это объяснялось знойным субботним днем, водными процедурами и плотным ужином. Жизнь у всех представлялась из личных удовольствий и любовных мечтаний. Если вначале всеобщее безразличие вызывало досаду, то к вечеру Алексин понял нелепость своих притязаний, сам с приятностью припомнил речные перекаты между крутыми берегами.

На фоне всех отдыхающих заметно выделяется личность Вадеева – тоже мечтателя, но все же бесценного свидетеля. Металлическая трубка, найденная недалеко от трупа Игоря Шкоды, является серьезной уликой и убедительным подтверждением правдивости показаний. В то же время Алексина не оставляет ощущение зависимости от единственного свидетеля, возникает подозрение, что поэтические наслоения в изложении Вадеева являются хорошо продуманным способом зомбирования его – следователя Алексина. Да, есть целенаправленная последовательность, и – никаких случайных деталей.

Иногда проскальзывает мысль, что расследование проводит Вадеев, а не профессиональный сыщик Алексин. Впрочем, такой метод работы свойствен именно Степану Михайловичу – он как бы подзадоривает, сам отстраняется и позволяет свидетелю выговориться на полную катушку. В минуты сомнений следователь пытался представить себя на месте парня и все больше убеждался в его искренности. В таком состоянии, в каком находился тот, невозможно придумать хитроумную цепь событий. Для ее убедительности требуется не только точное знание криминальной обстановки, особенностей ее изучения, но и особый дар, проверенный на жизненном опыте. В памяти возникает открытый мальчишеский взгляд под нависающей медицинской повязкой, художественно оформленная речь. Художник? Поэт? Единственный свидетель. Так или иначе, выбора нет. Факты поданы, надо разложить их в логической последовательности. Уже потом лакмусовая бумажка .

Поиски каких-либо улик в доме сторожа ничего не дали. Дом как дом за исключением планировки. Большую часть занимает комната для гостей на время зимнего закрытия базы, для их удобства предусмотрен отдельный выход через просторную веранду. С целью экономии площадей и тепла кухня совмещена с прихожей. Холостяцкий дом, никаких излишеств. Можно сказать, уют без особых претензий, но в художественном вкусе нельзя отказать. Стены сложены из соснового кругляка, внутри никакой особенной отделки – если не считать те же, но уже добротно отшлифованные, поверхности бревен. Даже чердак силами сторожа переделан в подобие летней спальни. В качестве постели хозяин предпочитал охапку соломы, покрытой чистой простыней. Во всем просматривается аскетизм. Рядом, на полуметровом обрезке строганой доски, – бумага, две книги по философии, шариковая ручка. Чем вызвана скромность в запросах, не трудно понять, ощущая пьянящий аромат лесного присутствия. Среди бумаг имеются дневниковые записи, точнее – афоризмы. Дневник приобщен к материалам дела, и по сути противоречат первоначальным выводам.