Итан Планк - Музыка Рода Человеческого

Но Композитор был непоколебим и равнодушно спокоен.

Именно так, и уже в который раз так, казалось Глории.

– Мистер, я лишь хочу найти какую-нибудь альтернативу, – плача, произнесла девочка, выгибая спину и шею.

– Мы идеально работали, Глория. Разве ты не помнишь?

– настаивал на своём Композитор. – Ты же прекрасно знаешь, как я не переношу твои слёзы…

– Нытьё, да? – перебила Глория. – Нытьё, так и скажите.

– Глория…

– Вы держите меня, чтобы я только работала на вас, – снова перебила мужчину пленница. – Работала, работала, работала.

На последних словах её крик перешёл на истошный вопль.

– Девочка моя, осталось совсем немного.

– Я только и слышу, что осталось чуть-чуть, осталось самую малость.

– Пожалуйста, прекрати плакать.

– Я врастаю в это чёртово кресло, – чуть ли не по слогам, глядя в камеру, произнесла Глория. – Я испражняюсь перед камерой. Я, в конце концов, голая! Что вы за моральный урод, издевающийся надо мной? Вы старый ублюдок, не понимающий ничего! Вы делаете только себе и мне хуже.

Мужчина замер, чувствуя, как каждое обидное слово

вонзается в его грудь, как нож. Он всё прекрасно понимал и был согласен с ней, но он не мог понять, как слово, способное, если не убить, то ранить, может сойти с губ ребёнка, совершившего чудо в написании музыки.

Глория опустила голову, и мужчина увидел, как из её

глаз потоком льются слёзы. Они падали на её голые ноги, увлажняли кожу и стекали вниз. Её голос дрожал, но через эту сломанную дрожь она просила отпустить её, просила сделать так, чтобы она помогла ему и поскорее дописала композицию.

– Свежий воздух всегда идёт на пользу, – произнёс мужчина, когда Глория перестала дрожать. – Возможно, я ошибаюсь, ведь мне это всего лишь кажется, но прогулки на свежем воздухе прибавляют сил и освежают мысли. Вчера было уже поздно и, когда я возвращался домой с прогулки, думал над твоими словами.

Глория подняла глаза на камеру.

– Ты как всегда права, как права и твоя музыка, что переделывает, изменяет, рушит, стирает, исправляет и лечит мои мысли, моё звучание, мои идеи. Ты все делаешь по-своему.

Я признаю, я мало сговорчив с тобой, потому что я весь погружен только в работу или потому что я такой. На мне нет масок, я не пытаюсь быть кем-то. Твоя музыка словно написана человеком, который пережил то, что пережил я. Мы изначально так условились. Мне изначально так и нужно было. Мне нужно, чтобы ты думала за меня. И у тебя получается. И ты снова права.

– Что вы имеете в виду?

– Вчера на прогулке я думал о тебе. И мне было страшно. Мне страшно, что на доработку могут уйти ещё месяцы, если не годы. Основное и самое трудное мы напишем в ближайшее время, а дальше… – Композитор запнулся.

– Дальше? – повторила девочка.

– Я отпущу тебя.

Глаза Глории забегали по крышке пианино, словно вместо него это были глаза собеседника. Ей было мало услышать это. Она чувствовала, что предложение не закончено.

В отражении её глаз мужчина увидел искру.

– Я отпущу тебя в ближайшее время, – закончил он. – Я хочу тебя отпустить.

Глория опустила глаза и хотела что-то сказать, но вместо этого лишь разомкнула губы и растерянно произнесла:

– Вы этого не сделаете.

– Я обещаю тебе.

– Вы это не сделаете, – более настойчиво повторила

Глория. – Вы могли меня отпустить, но не отпустили. Вы не отпустите меня, потому что вам страшно.

– Глория, дорогая… – попытался перебить её мужчина.

– Вам страшно даже то, что исходит из моих рук. Вам страшно от мною сказанных слов.

Она резко подняла глаза на камеру. Он всем телом почувствовал как она пронзает его взглядом.

– Ваша судьба будет зависеть от меня, и вы это прекрасно понимаете.

– Ты не представляешь, как я бы хотел сейчас оказаться рядом с тобой, чтобы просто посмотреть на тебя и убедить, что я говорю правду. Я знаю, как был тысячу раз не прав, совершив над тобой такие деяния. Ты ангел для меня, ты моё спасение и до конца жизни буду винить себя за всё содеянное. Главное пойми меня.

– Вам не хватит смелости. Отпустив меня, вы будете дрожать. Не кормите меня обещаниями.

– Нет, – мужчина закивал головой, не понимая её холодного тона и нежелания быть спасённой. – Я исполню его. Я отпущу тебя, как только мы всё закончим.

– И вы не боитесь последствий?

– Последствий? Ты даже не знаешь, как меня зовут.

– Я знаю вашу музыку, мистер, а она ваше все – ваше имя и ваша жизнь.

Композитор, прислушиваясь, замер, провожая дрожь по спине от её последних слов, звучащих особым холодным, металлическим эхом в груди.

– К тому моменту будет уже всё равно.

– Что вы имеете в виду?

– Я пишу её больше двадцати лет, моя дорогая. Для меня создание и написание этой мелодии – главная задача в жизни.

Глория изменилась в лице. Закрыла глаза и, сильно зажмурившись, начала отрицательно качать из стороны в сторону головой.

– Вам проще убить меня. Всем от этого будет проще.

– Нет.

Она откинула голову и снова заплакала.

– Ты слишком юна, чтобы всё это понять. Если я убью…

– Композитор запнулся. – Мне с этим жить до конца жизни.

Я понял, что зря затеял это всё.

Прежде чем открыть глаза, Глория долго просидела неподвижно, но когда она всё-таки разомкнула их и отвела взгляд на монитор, её резко передёрнуло. Композитор вывел фотографию. Часть чёрного рукава от пальто и мужская кисть руки держала белый лист блокнота, который прикрывал обнажённую её, спящую в разложенном кресле.

На листке бумаги чёрным маркером было написано: «Я обещаю».

– Прости, я этого не должен был делать, – произнёс

мужчина, тут же убрав изображение.

– Зачем? – процедив каждую букву, спросила Глория. –

Зачем вы это всё делаете?

Мужчина молчал. Он устал от этих разбирательств, от её усталости и стресса, но в то же время он понимал её и прощал.

Неожиданно он вспомнил недавнее прекрасное утро

Глории, когда она, сидя в только что сложенном кресле, отходила от сна, а он будил её нежной, свежей мелодией, написанной ею накануне. Проснувшись в то утро, она была милой, податливой и послушной. Она была прекрасней всех на свете. И он не ошибся в этот раз, положив руки на клавиши своего синтезатора и начав играть отрывок из своей композиции, фрагменты которой были написаны Глорией.

Через пятнадцать минут она через силу заставила себя позавтракать ягодным джемом и молоком, после чего началась работа, которая часто прерывалась очередными истериками или просто сидением в кресле с застывшими на клавишах руками. Сдвинуть с мёртвой точки такое положение вещей Композитор не мог, прикладывая все усилия и используя всевозможные приёмы. Пришлось даже вспомнить практику преподавателя, но и это не дало нужных результатов. Глория будто уходила в себя. Её словно подменяли: взгляд угасал, руки не слушались. Но снова в работу она включалась так же неожиданно.