Иван Солнцев - Индульгенции

Теперь вспомнить номер квартиры. И это оказывается, кстати, еще проще, чем с улицей. Я даже не могу понять, откуда знаю это все, но мы точно когда-то обсуждали это. Сейчас, только припарковаться бы.

Я цепляю крылом зеленый мусорный контейнер на колесиках, и он решительно откатывается в сторону стоящей рядом сильно подержанной «инфинити», но ее сигнализация молчит, и даже если бы она орала и вызывала полицию, ОМОН и ФСБ, мне было бы плевать, потому что я оставил ключи в машине и бегу к подъезду и набираю нужный номер.

Снегопад казался перспективным, но уже стал утихать, словно из жалости ко мне.

Я что-то говорю ей, но она молчит.

–Это ты, Юля? Послушай, нам надо все обсудить, я…

Это не те слова, Саша, не те!

– Ты просишь прощения за что-то, но это я во всем виноват, это я тогда все испортил… Ты помнишь… Боже, я не знаю… Юля?

– Да. Я все помню. Пока еще.

Я оглядываюсь на какой-то шорох и вижу парня, которому явно нужно в этот подъезд, и он мог бы просто впустить меня, но машет рукой и дает знак продолжать, а жестами показывает…

Ну, конечно, у него нет ключей.

– Почему ты сразу не сказала?

– А зачем?

– Я бы помог всем, я бы отдал все.

– Ты не читал письма? Нечем помочь. Ты не виноват.

– Но ты ведь…

Я снова оглядываюсь. Парень терпеливо ждет, потому что видит, то я плачу, как последний мудак, говоря Юле, что…

Юля

… это все можно исправить. Вещи, которые уже произошли, говорят против. А я снова на распутье. Только вот проблема даже не в том, что он сейчас там, внизу. Проблема в том, что это из-за меня, и я поступила, как эгоистичная сука, рассказав ему обо всем. И тот позыв – открыть правду, раздать долги – был лживым в корне. Мозги поехали от химиотерапии. Боже, зачем все это было? Он ведь и так научился жить без меня. Я просто надеялась, что он больше не приедет, что все кончено, и теперь, наконец, можно забыться, но именно сейчас…

Саша

… как на высоту десятого этажа взлетает птица, и я даже завидую ей, ведь всего этого разговора не было бы, имей я возможность подняться вверх так просто и постучаться к Юле в окно – тогда ей пришлось бы меня впустить, и мы с пареньком не стояли бы здесь.

– Я поднимусь, слышишь?

– Я не открою.

– Почему?

Она молчит. Это и есть ее ответ. Честный и единственно справедливый по отношению ко мне. Кто я теперь и чего стоят мои проблемы по сравнению с ее горем? И, уже понимая, что это все впустую, и этот разговор может быть последним, я громко и отчетливо говорю, что…

Юля

…и от этих слов я заливаюсь слезами и почему-то царапаю стену рядом с домофоном, ломая ноготь и пуская кровь, но все это ничего не значит.

Помни, Юля, это абсолютно ничего не значит. Это все было задумано. Ты знала! И ты боялась, что он это скажет, и что это будет правдой, но ты была готова. И ты преодолела гораздо более сильные страхи. Преодолеет все и он. Только не сделай еще одну глупость.

Мне хотелось бы нажать на кнопку открытия двери, совершить движение, которое займет лишь долю секунды. Такое короткое легкое движение – но как много оно могло бы значить…

А что бы оно значило? Победу? Счастье? Выздоровление?

Черта с два. Сказки для меня закончились в момент, когда мне объявили о бесперспективности лечения. О том, что я умираю, и с этим ничего нельзя поделать, как и в случае с девочкой, у которой сразу несколько органов оказались поражены этим же ядом. О том, что я опоздала и слишком долго списывала головокружения, слабость, тошноту, недомогания на вечные стресс и усталость, которым уже не помогают сон, загородные поездки и море дважды в год.

Оно будет значить капитуляцию. Провал затеи. Саморазрушение на шаг быстрее, чем справится болезнь. Поэтому я опускаю трубку, и когда проходит следующий звонок, просто выключаю звук. Если он поднимется – а это нетрудно сделать, пройдя с кем-нибудь, – то я все равно не открою. Я просто не смогу его увидеть еще раз и остаться собой – той, в кого я превратилась, но в кого осталась хоть какая-то вера.

Я осторожно смотрю в окно и вижу, как он уходит в машину. Как открывает дверь, бьет по ней ногой и садится рядом с машиной. У него все равно все будет хорошо. Эти раны заживут. А мои ноют. Поэтому я выпиваю три таблетки обезболивающего, и ложусь на пол, но это не помогает так быстро, как хотелось бы.

Как только мне становится немного легче, я снимаю халат, белье, кольца и серьги. Смотрю в зеркало. Я ужасно похудела. Но это уже не новость. Соблазнительных бедер – как не бывало, а грудь обвисла, как уши спаниеля, хотя когда-то это были еще те дыньки. Кому какое дело? Не понимаю себя – почему я вообще сейчас на это обращаю внимание? Словно я готова была бы впустить его и встретить вот так, но такой вид мог бы вызвать только отвращение. Он не знал меня такой. И это еще одна причина, чтобы никогда больше с ним не видеться. Я хочу, чтобы он помнил меня такой, какой я была в «Азимуте». Гибкой, накрашенной, сексуальной, раскрепощенной. Настоящей. И никак иначе. Я хочу остаться такой хотя бы где-то.

Включаю воду. Обжигаюсь ледяной струей, добавляю горячей. Боль растекается по ладони. Скидываю парик и отшвыриваю его подальше. Теперь главное – не смотреться в зеркало. Ни в какое. Не хочу сама больше видеть себя такой сегодня.

Кружится голова. Нужно держаться за стенку, чтобы не рухнуть. Нужно набрать воды и лечь, чтобы прогреться. Болит что-то в груди, прямо по центру, но это пройдет. Скоро. Как только подействует вся доза, и в крови…

Соня

…и как к этому относиться. Но теперь все стало еще хуже. Правда – не лучшее лекарство для семейных отношений. Так считают подлые лжецы и изменщики. А я всегда считаю, что только доверие имеет цену, а остальное можно купить у проституток. И вот доверия-то он прямо сейчас лишается.

Господи, приведи его домой, помоги ему одуматься. Он должен это сделать, должен прийти и покаяться мне, должен все сам рассказать. Тогда я подумаю, как его простить, как жить с этим. А что же сейчас, после того, как…

Саша

…но уж точно не разбитые дверные ручки. Я хочу подняться сам, но понимаю, что это не имеет смысла. Я приду, буду биться в дверь, требовать одного взгляда и одного разговора, а что потом?

Я не чувствовал себя таким жалким никогда. Таким слабым и беспомощным.

И от этого я тоже сейчас сбегу.

Под светом фар дорога становится полна блеска от тонкого слоя свежего снега, едва укрывшего асфальт. Я доезжаю до знакомой мне заброшенной металлоконструкции, назначения которой я никогда не узнавал. Это вышка с металлической лестницей, которой давно никто не пользуется. И я приезжал сюда когда-то, когда мне нужно было найти себя снова, чтобы вернуться домой. Странное, пустое место, в котором ни для кого, кроме меня, больше нет никакого смысла.