Иван Солнцев - Индульгенции

Саша простил меня за машину и за ту сцену – я верю. Он понял все, понял, как я страдала, как мне было больно. Но и она получила свое. Только я не говорю ему, что так считаю, и никогда не скажу. Я думала, он не сможет жить со мной, но он смог. Он не боялся.

И самое главное – я не могу ему объяснить, что я снова беременна. Что я подстроила это, испортив его презерватив – как и в случае с зачатием Насти. Так вот глупо, по незнанию ситуации. Что медикаменты, которыми меня пичкали, наверняка навредили ребеночку. Как мне теперь жить, зная, что уже скоро это нельзя будет скрыть, потому что животик уже пухнет, только он его не видит, как и мою поднимающуюся грудь, потому что мы никогда не занимаемся…

Саша

…ведь с Настей все чаще сидит няня, а когда ее нет – Соню контролирует ее мамаша, поселившаяся, к счастью, не у меня, а у своих дальних родственников. Хотя, после того кошмара длиной в ночь я подумывал просто изолировать Соню ото всех. После ухода Юли моя жизнь с Соней стала невыносимой, и даже после завершения курса лечения последствий так травмировавшего ее стресса, я до сих пор не могу с ней общаться, хотя живу под одной крышей. И вот теперь – у нее еще и диагностировали депрессию. Настоящую, клиническую. Жить стало легче, жить стало веселее.

Иногда я не ночую дома, но не из-за наличия любовницы, как, наверняка, думает Соня, а из-за наличия арендованной квартиры, где я могу спокойно поспать хотя бы пару раз в неделю, не ожидая ножа в спину или еще какой выходки со стороны Сони.

Вам, может, и не следует знать, но на разбитом «аккорде» она не остановилась, хотя все последующие ее представления, сопровождавшие почти весь курс лечения от невротического расстройства, и были ничтожной бытовухой в сравнении с едва не убитым переохлаждением ребенком и разбитой в «тотал» машиной. Спросите, чего я ждал? Ну, явно не…

Соня

…мне нужно что-то поменять. Мне стали давать эти новые лекарства, и теперь я уже совсем не понимаю, что со мной происходит. Мне постоянно снится эта Юля, постоянно она пытает меня и бьет, и она бьет Настеньку, и я встаю ночью, кричу и зову мою маленькую, но мне ее не дают. Мне кажется, даже если я рожу, мне не дадут ребеночка. Мама говорит, что мне надо больше отдыхать, и что она все сделает дома, но это же был мой дом.

А теперь нет. Теперь нет ни дома, ни Саши, ни Настеньки, ни нашего второго. И меня не нужно…

Саша

…и больницы начинают утомлять.

Я не могу усидеть в приемном покое, и постоянно выхожу покурить. На меня понемногу косятся охранники, а я награждаю их форменным безразличием. Как только выходит врач и сообщает нам – мне, матери Сони и ее подруге, – что все закончилось, и Соня уже не проснется, я просто выхожу и вновь закуриваю.

Ну, что – можно разложить все по порядку. Мать Сони обнаружила свою дочь без сознания и Настю, ревущую рядом с мамой так, что соседи вызвали одновременно мою тещу, скорую и полицию. Что именно приняла Соня, пока не выяснили, но остановку сердца уже в больнице это вызвало даже с запасом, и теперь Сони больше нет, Настя – на квартире у родственников моей тещи, а я – стою около приемного покоя и тупо докуриваю последний в пачке «парламент», потому что понятия не имею, что делать, и куда идти дальше. И решаю просто пойти на улицу, побродить по городским дорогам. Я не переживаю за Настю – она под более надежным присмотром, чем была бы сейчас со мной. И день-другой ей лучше меня не видеть. А потом – папа вернется, и все будет, как надо.

Вам смешно, да? Вы же все понимаете, ага? Только мне нужно хотя бы попробовать верить в то, что еще хотя бы в одном деле своей жизни я не просру все начисто.

Я вспоминаю, как Юля уходила из квартиры с сумкой, еще до беременности Сони и всей этой истории. Секунды, в течение которых я наблюдал за тем, как она ловит маршрутку и исчезает где-то вдалеке. Секунды, в течение которых я удерживал себя от рывка догнать ее и попытаться все исправить. Где-то между этими секундами потерялись мои шансы что-то поменять в своей жизни, не разрушить и без того оказавшуюся короткой жизнь Юли, не сделать несчастной и не погубить наивную дурочку с повадками контрразведчика Соню. Шансы растить другого ребенка и жить той жизнью, которая была, на самом деле, нужна мне и всем остальным. Пусть и после Юли. Ни с чем из того, что я должен был исполнить перед всеми этими людьми, я не справился. Я подставил всех и остался совершенно один, и когда-нибудь даже подросшая Настя не сможет понять, почему так вышло. Тем более – принять это.

Сейчас, когда, побродив несколько часов пешком, я стою на огромной и практически пустой парковке торгового центра в Купчино, а из внешних колонок «Максимиллиан Холла» вылетает и растворяется в этой пустоте парковки печальный проигрыш Free Love Depeche Mode , я чувствую себя действительно одиноким – на все сто. Окончательно и бесповоротно.

Теперь я в поиске хоть какого-нибудь ответа. Куда двигаться дальше, с этой парковки я точно не знаю, и с этим еще сложнее, чем с выходом из приемного покоя Джанелидзе. Но впервые в жизни меня так плотно и основательно тянет в никуда. Потому что я пробовал многое и по-разному, и все оказалось никуда не ведущим. Все, что я делал, обернулось кошмаром. Для всех, кто был рядом. Все мои попытки восстановить справедливость и сделать жизнь правильной оказались дерьмовой фикцией, подделкой порывов совести, идиотской выходкой длиной в несколько лет. И мой мир оказался вовсе не миром, а так – уродливым детским рисунком почти засохшим фломастером. When the paper’s crumpled up it just can’t be perfect again . Все осталось в черновике. Листок смялся. И мира не стало.

Мне остается только осознавать, что моя справедливость, моя месть, моя определенность, мой мир – лишь пустышки. А реальность тычет мне в нос одним лишь твердым фактом.

Я потерял все, потому что считал, что это никуда не денется.

Я потерялся сам между секундами чистого счастья и секундами полнейшего забвения.

Я не знаю, чего хотел. Может, спрятаться там, между секундами, дождаться перемен и тогда-то зажить. Вымолить пощаду для себя. Но сейчас, когда я накрываю лицо руками, я жалею лишь о том, что скоро мне будет не хватать лишь этой, накрывающей меня темноты, ведь я точно знаю, что уже завтра буду…

ВАРИАНТЫ

Миша

…не в силах закрыть глаз или просто отвернуться. Это все дым, скользящий по приоткрытому стеклопакету. Дым, стремящийся все выше и исчезающий где-то в холодном ночном воздухе. На несколько секунд я забываю, что это дым моей собственной сигареты, но потом снова прикладываю к губам сухой фильтр «винстона» и затягиваюсь покрепче и вновь выпускаю дым на свободу.

Свобода просто улететь от земли и регламентов, пусть и беспомощно подчиняясь потокам воздуха – может, это и есть единственно возможная свобода? Может, остальное – условность?