Иван Солнцев - Индульгенции

А, может, дым и ни при чем. Может, это фигуры, описываемые зажженными окнами в домах вдалеке. Окнами, группами красных огней на крышах высоток, крошечными лампами далеких фонарей. С третьего этажа, благодаря почти пустому двору, изредка прикрытому обнаженными фигурами деревьев, здесь открывается удивительно обширный вид на эти дома вдалеке. И он почти идеально совпадает с видом на ближайшую линию городских домой из окна моего старого детского дома в рабочем поселке. Старого дощатого барака, точнее. Не знаю, как это возможно, ведь это было на другом конце города, а то и на другом конце известной вселенной.

С улицы веет легким морозом. Воздух снаружи – сухой и жесткий, и я бы хотел оказаться на улице, но простыть сейчас – не лучшая перспектива, ведь я только вышел из душа после приезда домой с вечерней встречи на Крестовском, а на улице – легкий мороз.

Она хотела, чтобы я остался на ночь, но я сослался на крайне важные встречи с утра. Хотя все мои дела обычно связаны с вечерами и ночами. Вообще, я не люблю ночевать с ней. Просыпаться утром и видеть ее – еще та мука. Несмотря на всю ее ухоженность, годы дают о себе знать.

Да и плевать. Затягиваюсь поглубже и жду, чтобы перезагрузить сознание, избавиться от мерзких навязчивых образов. Из подъезда внизу выходят соседка Лилия Федоровна и ее внук Мишенька – мой почетный тезка, которому по факту уже семнадцать годиков, а в голове – пять. Они гуляют днем или вечером – в зависимости от погоды и необходимости сходить в магазин или больницу. Как мне кажется, преклонный возраст Лилии Федоровны и тяжелая умственная отсталость Мишеньки ограничивают круг их прогулок именно так. Я точно знаю, что от Мишеньки давно отказались его родители-алкаши, но с учетом того, что год назад они оба сдохли, отравившись суррогатом, на участь Лилии Федоровны это повлияло не так уж сильно. Я машинально открываю «левенбраун», обливая брызгами пальцы и отставляю банку. Лилия Федоровна, заметив мою физиономию в окне, некстати машет мне рукой. Как же не поздороваться с любезным соседом? Я бессмысленно улыбаюсь и машу ей в ответ липкой рукой, после чего снова хватаюсь за пиво – цепко, как за поручень в автобусе, потому что меня пробирает дрожь от тяжелого взгляда Мишеньки, направленного в мою сторону. Впрочем, дебильная улыбка на моем лице здорово сближает меня с ним. Отпив немного светлого фильтрованного, я задумываюсь. Интересно, кто из нас сейчас счастливее – Мишенька, который круглый год ходит в зимней шапке, чтобы не застудить уши, но ровным счетом ничем из окружающей действительности не загруженный, или я – со всем тем дерьмом, которое на меня навалилось и из которого я уже не выберусь чистым, хоть ты тресни?

По грязному асфальту вдоль дома с ворованной тележкой из «Карусели» гарцует местная мадам алкоголической натуры, и она активно болтает со своим спутником бомжеватого вида, и четко слышу фразу « они блокируют через компьютер связь », и от этого мне становится даже более жутко, чем от мишенькиного взгляда. Я отворачиваюсь в сторону тех самых домов, пытаясь разглядеть хоть малейшее движение в их окнах, но это совершенно бесполезно. Все эти окна – как звезды, погасшие миллионы лет назад и оставившие после себя лишь мчащийся сквозь вселенную свет. Просто декорация, за которой нет ничего. Ни единого важного человека. Ни единой родной души. Просто свет в квадратах.

Затяжка выходит слишком длинной, и я случайно поджигаю фильтр сигареты. Говорят, курение серьезно увеличивает вероятность рака. Это звучит, как аксиома, пока не понимаешь, что, скажем, Марли всю жизнь курил и действительно скопытился от рака одного пальца, но только потому, что отказался его оперировать. Диана никогда не курила, не пила и никогда при мне не материлась – единственный такой человек в моей жизни, уникум чистоты. И теперь она – пациентка Ветеранов 56. А я здесь – жив, здоров, цел и невредим. И где тут вред курения? Нам явно все что-то недоговаривают.

Мишенька подпрыгивает, чтобы поймать поднятый ветром с помойки пустой одноразовый пакет, и я слышу странное блеяние, которым смеется этот паренек, но мне кажется, что именно в этом…

Диана

…уже и не думают об этом. А я еще думаю. И очень кстати, что снова пришла Юля. Она хорошо выглядит, как мне кажется. Она накрашенная, стройная, носит парик, который смотрится естественно. А я вот не ношу. Может, мне тоже надо что-то такое? У Юли на сумке прикреплены ключи от машины – значит, она еще и ездит на своем авто, и это очень круто, как мне кажется, хотя я никогда не водила сама. Но она все равно очень печальная, хотя и пытается улыбаться, когда я подхожу. Я бы хотела сказать ей что-нибудь хорошее и веселое, но у меня ничего нет, только какие-то глупости из интернета, которые я все равно толком не запоминаю. Как-то даже неудобно говорить глупости такой серьезной девушке, как она. Я здороваюсь с ней и сажусь рядом, хотя стоять мне было удобнее – когда садишься, почему-то сильно колет в животе.

– Лизу сегодня увезли, – говорю я Юле, стараясь поддержать разговор.

– Может, у нее все будет хорошо?

– Не знаю, – вздыхаю, понимая, что Юля просто пытается ободрить меня и себя. – Она сильно плакала перед отъездом. Просила, чтобы ее подвели ко всем девочкам обняться. Ей тяжело.

Юля молчит. Может, зря я ей об этом рассказала? Лизу будут оперировать в Центре Алмазова, а потом она все равно умрет, примерно через полгода. Может, у Юли все лучше? Или наоборот? Я не могу по ней понять, хотя многое о ней знаю. Или мне это кажется многим, а для всех остальных – это пустяки.

– Сегодня приедет Миша. Он говорил, у него что-то интересное для меня.

Мне становится жутко неловко от того, что я это снова говорю. Словно чем-то хвастаюсь. А вдруг у Юли никого нет? Вообще никого! И она одна-одинешенька, а я хвастаю тем, что у меня есть любимый. Может, ей от этого так плохо? А, может, нет. Она кивает. А меня уже понесло, мне хочется говорить, потому что сегодня мне от этого еще не было больно в груди, как бывает иногда днями, когда ни слова не сказать.

– Я хотела ему сказать… Хотела рассказать, как мне тут живется, и… Но все так плохо.

В грудь снова простреливает острой болью. Я смотрю на пол, и снова к горлу подступает ком. Я словно упала с обрыва за долю секунды, словно вернулась в реальность от сна, в котором вдруг стало лучше. Но если я не скажу…

– Просто очень тяжело ходить. Я хочу ходить больше. Но мне так больно, знаешь, Юля?

– Да. Но это…

Ей, конечно, нечего сказать. А я могу. Мне просто нужно. Я бы даже попросила у нее прощения за это. Но она не поймет.

– А еще я забыла, какие вкусы у того, что едят. Представляешь? – вздыхаю, чтобы стало легче говорить. – Даже не могу вспомнить. Но это ничего, наверное. Я просто жду, чтобы мне рассказали, как там дела, снаружи. Здорово, когда к тебе приходят. К некоторым девочкам не приходят вообще.