Иван Солнцев - Индульгенции

Лидия

…проглаживая ладонью смятую простынь и пытаясь отдышаться после выброса из странного утреннего сна. Кто-то может сказать, что это очень просто, но для таких выводов ему стоит проделать мой путь – не пропуская ни единого шажочка.

Я озираюсь вокруг и вижу вещи, которые мне не нравятся. Так давно, но так везде – по всей этой квартире, рассчитанной на семью с тремя детьми и солидным достатком, – и я не готова к борьбе с этим. Честно говоря, я сейчас вообще ни к чему не готова. После сумбурного вечера и приступа бессонницы, продлившегося до пяти утра, я совершенно не в форме, несмотря на то, что проспала семь часов кряду. Я нажимаю на потайную панель у изголовья кровати, и потолочные панели обращаются из белых в зеркальные, и я изучаю себя – абсолютно голую, распростертую по смятой мной в одиночку постели. У меня явно проблема с животом, но его пока нельзя трогать, потому что мой «пластик» настрого запретил мне что-либо делать, пока не приживутся новые грудные импланты. Чертова безопасность губит мои нервы, но это лишь дело времени. Мне даже интересно, за какие деньги этот еврей сделает мне все и сразу и не будет ныть, что так нельзя. Перекачать мне губы так, что пришлось делать обратную коррекцию – это можно, а живот подтянуть – нельзя. Он тонко намекнул на мой возраст – я уверена. Но черта с два он признается.

Губная помада отвратительно растерта по лицу. А вот и красный след на подушке. Все логично. Дребезг вибрирующего на столике телефона выводит меня из себя, и я перекатами добираюсь до края кровати и беру трубку, не глядя.

– Привет, красотка.

Черт, эта дурная привычка меня погубит. Это снова Михей

– Я сплю.

– Самое время готовиться к вечеринке, а не спать.

– Я не иду сегодня.

– Да ладно? Надеюсь, это розыгрыш?

Я молчу и оглядываюсь в зеркало на потолке, где красуются мои идеальные ягодицы и почти идеальные ноги.

– Нет, ты не можешь так со мной поступить, – Михей нагло смеется прямо в трубку, явно ожидая моей реакции.

И дожидается.

– Ты можешь сказать, что тебе нужно? Или будешь дальше ржать, как конь? Ты закупился сам у себя?

– Нет, дорогая. Лучшее отложено для тебя. Я устал звать тебя обратно в тусовку, позвони мне уже сама хоть раз.

– После последнего раза с Иркой я больше не доверяю твоим « надежным друзьям », как и тебе, – припоминаю Михею эксцесс с моей сильно отравившейся привозом его «коллеги» подругой детства.

– Мне кажется, это с тобой никак не было связано.

– Ошибаешься. У тебя есть свои люди. У меня есть свои люди.

– Кто у тебя?

– Иди в задницу.

– Да брось, я знаю, что у тебя кто-то…

Он просил бросить? Хорошо. Я бросаю трубку, выключаю телефон и перекатываюсь обратно на спину. Это будет бесконечно тяжелый день. С каждым разом, когда я просыпаюсь одна, от предложений Михея все труднее отказаться. Но мы оба знаем, что его трюки с надежностью уже не катят. Мне не пятнадцать, чтобы верить в сказочки, а он – не господь бог, чтобы решать мою судьбу.

Первое правило взрослого человека – никогда не води дружбу с наркоторговцем. Ты никогда не знаешь…

Миша

… и дело не во мне. Просто каждый день кто-то в этом мире умирает. Закон природы. Возможно, уже сегодня кто-то из тех, кого я знаю, едет в одно из больших зданий с пандусами для скорых, и кто-то не успеет до него доехать.

Я задумываюсь обо всем этом, выходя на Адмиралтейской, машинально проверяя по карманам, на месте ли выкидной нож и перцовый баллон, и вскидывая взгляд к расчерченной рваными облаками карте неба. Каждый день последний вздох сотен и тысяч людей растворяется в воздухе и, возможно, зависает там, вместе с этими облаками. Может быть, чем крупнее и пышнее облака – тем больше людей умерло. Как знать. Мысли об этом начинают меня пугать еще сильнее, чем последний обморок Дианы.

Интересно, думают ли об этом благотворители из всевозможных изученных мной фондов поддержки и помощи больным? Все эти сборы средств с обещанием перевести избыток ненаправленных средств в клиники работают еще интереснее, чем господдержка – особенно – с учетом того, как активно вливают в активы фондов свои сбережения те, кто хотят избавить их от налогового бремени. Люди, у которых появляются большие деньги, редко сливают даже небольшую их часть на ту настоящую благотворительность, которой неудобно будет хвастать по телевизору. А я вот давно хожу пешком, потому что моя и так недорогая машина ушла в виде первого транша на оперативное лечение Дианы – еще до обнаружения группы из трех опухолей-соседок, поставивших под вопрос резонность излечения опухоли в основании пищевода.

Меня передергивает от картины болезни Дианы, и я торопливо прикуриваю и шагаю в сторону Дворцовой. Мне нужно немного проветриться, но основная цель – это снять то, как украшен центр города, на видео – точнее, как он светится вечерами и ночами. До Нового года осталось совсем немного, и она вряд ли сможет выбраться в центр без риска сильного ухудшения состояния, поэтому Новый год мы с ней будем праздновать или у нее дома или прямо в онкоцентре. В любом случае, я ее не оставлю, даже если придется ради этого контактировать с ее родителями. В моих планах – пройтись по Дворцовой, затем на Петроградку, а потом вернуться на Невский, чтобы оттуда отчалить в диспансер. Сегодня предпоследний день своеобразных выходных, в течение которых мне не нужно было приезжать на Крестовский или работать иными путями.

Я снимаю иллюминацию, развешенную вдоль улиц, стараясь фокусировать кадры вручную на всех более-менее занятных местах. Все вполне обычно, но в прошлом и позапрошлом году Диана таскала меня по всем этим световым шоу, по освещенным завитушками и прочими фигурами улицам, и ей это чертовски нравилось, и я хочу, чтобы в этом году она наверняка смогла посмотреть все, как есть. Поэтому я продолжаю двигаться от улицы к улице, попутно выдавливая из сознания мысли о том, почему, на самом деле, я этим занимаюсь. Черта с два я так просто сдамся всему этому.

На следующий день я еду к Диане уже с целой пачкой видео и фото на планшете. В разных концах города в последние дни я вижу одного и того же странного мужика, который проклинает, на чем свет стоит, какую-то Анну – голосит, что она не отпускает его, что ее больше нет, но она все равно его преследует. Это странно, но если бы в Питере не было городских сумасшедших, это был бы не Питер.

В автобусе бабка до мозолей стирает язык, споря с кондуктором о том, должна ли она показывать на проверку проездной. Забавно. Пенсионный фонд, из которого платят ей пособие, регулярно разбирают по кирпичикам на сомнительные проекты; ее регулярно кидают коммунальщики, выставляя неправомерные счета; ее кидают на цены ритейлеры; ее наверняка кидают на свое внимание ее собственные дети. Но только к кондуктору у нее есть претензии, которые она может высказать – как бы при проверке проездного не сняли лишнюю поездку. Забавнее некуда.