Иван Солнцев - Индульгенции

– Извини. Могу дать в долг, чтоб тебя хоть немного попустило. Это все.

Через какое-то время пацан просто встает и, не переставая всхлипывать, уходит. А я остаюсь сидеть на скамейке. Рядом с площадкой накручивает круги молодая мамаша с коляской, и она явно хотела бы присесть на площадке, но переживает за мое присутствие. Видимо, видок у меня еще тот. Знала бы она, сколько стоят шмотки, которые у меня одеты под длинной демисезонной курткой угрюмого и поношенного вида.

Я, конечно, блефовал. Никто не станет убирать стукача из-за того, что он сдал одного дилера. Если что-то такое повторится – то еще может быть. Только вот Михей с высоты его полета вряд ли увидит малолетнего псевдоторчка, взбесившегося из-за собственной тупости при переходе с пива на каннабис. И все, что нужно сейчас – это отпустить ситуацию. И ни в коем случае не продавать парню больше, ни за какие деньги. Это была еще одна ложь для самоуспокоения.

Вечером я звоню врачу одной из московских клиник, с которым должен был созвониться еще днем. Он просил перезвонить, а я забыл, но разговор все равно не задается. Я услышал от него все те же типовые формулировки насчет истории болезни, которую я ему переслал, и разговор закончился очень быстро. В общем-то, он и закончился по той лишь причине, что мне очень сильно захотелось обложить этого доктора матом. Он мог хотя бы попытаться сказать что-нибудь новое для меня, дать хоть какое-то новое решение, но он просто повторил прописные истины. Жизнь давно научила меня, что люди, которые в спокойных условиях строят из себя специалистов и решателей всех вопросов, часто при первой же серьезной проблеме бегут в кусты и разводят руками, но каждый раз после таких вещей все же остается неприятный осадок. Особенно в том, что касается Дианы.

Далее у меня предполагается скайп с врачом из Израиля – как одна из попыток ухватиться за спасательный круг, но зайдя на почту, я обнаруживаю от него пространное и весьма эмоциональное письмо на ломаном английском с вложениями и понимаю, что скайп отменяется. Добрый доктор говорит, что прогресс двух самых поздних опухолей, судя по снимкам и результатам анализов, не позволит организму пережить их удаление, а без него лечение первых двух консервативным путем и даже гамма-ножом – возможный пусть к быстрой смерти пациентки. Какой-то бред. Я до сих пор не могу до конца понять, почему нельзя вспахать их все и сразу их крутым излучателем, с учетом того, что я гарантирую оплату любых сумм. Я набираю ему в ответ текст с массой вопросительных знаков и проскакивающими «bullshit» и «fucking impossible» – мой английский не очень хорош, – но не отправляю сразу, а пока оставляю в черновиках – на случай, если очередная встреча с Петром Марковичем принесет какие-нибудь плоды в виде материалов для вложения.

С каждым днем я все меньше понимаю, кому платить и кого просить о помощи. С момента, как все это началось, мои финансы пошли в гору. Я продолжил торговать, только с большим размахом, отдал машину за дешево, а то, что получал в подарок от Лидии, по возможности, переводил в деньги, ну а простую наличку пускал в дело без зазрения совести. Часть первых доходов я отдал родителям Дианы, говоря, что продал кое-что из ценных вещей. Им нужны были средства на уход за ней, и они сразу поторопились залезть в долги, а меня такой расклад не устраивал. Тем не менее, я никогда особо не общался с ними, потому что они всегда были против союза их единственной дочери с такой сомнительной партией. Наши отношения так и не потеплели после этих месяцев, но режим взаимного тактичного молчания они больше не прерывали.

Конечно, все это время я отсыпал кое-что начальнику отделения лично – по-тихому, – и на лучшие препараты и процедуры вне режима – открыто. В какой-то момент, мне начало казаться, что если бы Диану можно было вылечить, то с моим рвением платить всем и вся, это должно было давно произойти, но месяц ушел только на стабилизацию состояния, да и то – сомнительную. Потом мы объехали все подходящие медицинские центры для дополнительной диагностики, потому что одному врачу я не доверял, как и родители Дианы. Результаты варьировались не сильно, а каждая поездка давалась с жуткими страданиями, и мы вернулись в окноцентр. Врачи по ту сторону ссылались на уникальность случая и на то, что химиотерапия только притормозит развитие пары опухолей, но организм попросту не справится. Кто-то заявил даже, что после минимального курса терапии возможна смерть от истощения. Тем не менее, мы ее лечили, и на какой-то период это сработало. Дальше пошли запросы за бугор, на некоторые из которых я еще жду ответа – как и ответ из Израиля. И в этом моя надежда. В этом и в пакете денег, вшитом в матрац. Нести их в банк – юридическое самоубийство, а тонкая стальная дверь у меня заменена на достаточно надежную, и хозяин квартиры не появляется в России.

Деньги – отнюдь не единица исчисления ценностей. Вот что я выяснил за это время. И заплатить дорого – не финансовое понятие. Это не когда ты выбираешь между большой и средней картошками в «макдоналдсе», а когда вынужден похоронить весь образ жизни, который выстраивал годами, когда ты готов на все, лишь бы не терять надежду, когда ты отдаешь себя . И у меня выходит дерьмово. Пора собираться на Крестовский, потому что мне нужно немного занести на улучшенные лекарства для торможения самой активной опухоли Дианы, и в задний карман залезать нельзя, а последняя неделя удалась не очень продуктивной в плане торговли, и я должен…

Лидия

…только не новое утро, полностью повторяющее предыдущие. Я повторяюсь и повторяюсь. Сомнения, усталость, попытка раскачаться, обдумать хоть что-то – получить долгожданную жвачку для мозгов. Но ничего такого. Только ненавистный будильник, под который нужно встать – впервые за несколько месяцев время для меня имеет значение – и я не в форме. Единственное, что меня может разбудить – это мысли о том, кто сделал для меня эту ночь. Мы до утра играли с ним в игру, где мне следовало считать свои оргазмы, но я опять проиграла. И за это он меня отшлепал плеткой, чтобы потом как следует отделать и спустить в меня. Я даже не заметила, как подкралось утро.

Он вышел на балкон и закурил. А я нет. Я почти не курю в последнее время. Во мне так много удивительных, странных и совершенно незнакомых мне чувств, и мне это так нравится, что курить мне не нужно, как и пить или употреблять наркотики. Главный и единственный мой наркотик сейчас стоит на балконе и вдыхает ночной воздух Крестовского вперемешку с дымом сигарет и выдыхает клубы дыма, смешивающиеся за стеклянной стеной перед балконом с видом Гребного канала. Я выхожу на улицу, ощущая покалывание ночного холода, и понимаю, что он стоит на этом холоде абсолютно спокойно, как монолитная скульптура из какого-нибудь венского фонтана – удивительно подробная, детальная, но совершенно непоколебимая.