Натали Варгас - Cave canem, или Осторожно, злая собака. Книга первая

– Продолжайте.

– Или Алекс Викель, один из кадетов на выходе. Его мамочка, тоже генеральша, родила сынка, когда муж был в Дерптском полку уж более года. И знаете от кого? От троюродного братца, мальчишки шестнадцати лет!

– И вам об этом известно из «Санкт-Петербургских ведомостей»? – едко спросил маркиз.

– Ох, ваше высокоблагородие, у меня свои уши имеются. В Дом попадают, конечно, и выпавшие из гнезда. Дети развалившихся дворянских семей, в которых наследство передано только старшим по рождению. Однако большая часть питомцев – незаконнорожденные, но тем не менее из дворянских домов.

– Подкидыши? – уточнил маркиз.

– Не совсем-с, – замялся Бакхманн и, еще сильнее пригибаясь, скользнул ногой к столу бурмистра опять на полшажочка. Взор его никак не мог оторваться от вышитого золотом жилета хозяина. – Конечно, раньше, лет так пять назад, мы принимали просто подкидышей. Единственным требованием был лишь какой-нибудь, скажем, знак. Ну, перстень там или что-либо из одежды, но обязательно с дворянским гербом. Частенько детей привозили господские лакеи, люди высочайшего ихнего доверия. По этим знакам родители отличают своих детей и продолжают навещать… порой инкогнито.

– На салонных встречах, я полагаю?

– И на балах, что даются раз в месяц нашим блистательным князем.

– Ясно, – кивнул маркиз, – продолжайте.

– С некоторых пор детей начали подбрасывать холопы. Стянут у хозяев платочек с монограммой и несут своего ублюдка к нам. Мол, пущай растеть хоть и без родителей, так на свободе. Потому пришлось ввести некоторые ограничения.

– Какие?

– Теперь требуется доложить в пеленки доверительное письмо или деньги. Количество подкидышей тут же упало в числе! Как видите, мы заботимся о чистокровности наших обитальцев.

Вдруг бурмистр поднял перед собой правую руку, посмотрел на мизинец, странно усмехнулся и предложил дворецкому присесть. Что и говорить, Бакхманн был счастлив. Угодил! Чем, неизвестно, но угодил! От счастья он вертелся на стуле, трогая все, что нельзя было испачкать или разбить. Де Конн не без раздражения следил за гостем.

– Какой восхитительный ножик! – крутил Бакхманн очередную интересную вещичку. – Складной! Только гляньте, сколько рубинов на его рукояти! Ценный предметик. Для заточки карандашей?

– Это андалузская наваха, дитя испанского вида уличных драк.

– Ах да? И где же вы приобрели сей предмет?

– В Мадриде, – совершенно безучастно отвечал де Конн. – Она перешла ко мне от одного баратеро…

– Трудно-с, знаете ли, поверить, чтобы гишпанцы вот так дорогое оружие отдавали… – начал было смеяться надзиратель, с треском разворачивая нож.

– Да, вы правы. Но наваха была ему уже не нужна. Я отрубил мерзавцу руки.

Бакхманн стих и поднял глаза. Над головой бурмистра висел «Кошмар» безумного Фюзели. Наступила напряженная пауза. Наконец де Конн осчастливил дворецкого коротким взглядом.

– Сегодня вечером я ожидаю прибытия людей из моей свиты, – сказал он. – Гайдуки, лакеи и наложница. Для нее прошу распорядиться приготовить спальню рядом с моей, просторную, со всеми удобствами.

Бакхманн встал и с видом полного участия согнулся.

– Обязательно-с, ваше сиятельство, все будет так, как вы пожелаете-с. Я обо всем позабочусь… – зачастил Бакхманн, но маркиз ушел в свои мысли и лишь кивнул.

Дворецкий, шаркая и кланяясь, покинул кабинет. Оставшись один, де Конн вскочил на ноги и нетерпеливо прошелся перед столом. Вскоре вернулся Шарапа.

– Уважаемый, – сразу же обратился маркиз к своему гайдуку, – похоже, я знаю, где найти мою фамильную печать с бумажником, которые мы «потеряли» по дороге в Петербург.

Шарапа напрягся, как бойцовский пес в ожидании команды хозяина «Взять!»

– Сходите-ка в приют малюток пансиона и узнайте, кто и когда поступал туда с того самого дня, когда наш экипаж был ограблен разбойниками… С моими деньгами и фамильным перстнем… Скорее всего, рыжий. А если таковой найдется, я без труда узнаю, кто из жителей княжеских деревень отпускается на оброки в Петербург!

Детинец, или приют малюток, располагался за домашней церковью Дома, рядом с банями и лазаретом.

– Давно вы здесь проживаете?

Этот вопрос Шарапа обратил к розовощекой, чуть полненькой цветущей девушке, прозванной Марфой, кормившей грудью рыжего мальца. Кормилиц в детинце, где содержали только малюток, было всего три, так что найти рыжего малыша было делом легким.

– Кормилицей? – спросила она, одной рукой удерживая кормящегося, другой покачивая люльку с другой малюткой. – Первый раз. Муж мой у Рущука погиб, так я вонна здеся пристроилась пока кормилицей, заодно и воду с озера в Дом ношу.

– Мальчик? – Шарапа кивнул на рыжую голову и улыбнулся. – Не слишком ли большой для кормления грудью?

– Что вы, мужики, в том понимаете? – насупилась Марфа. – Молозивом я кормлю его, не молоком. Моей тоже уж больше года, а все к груди прикладываю.

– Ах, верно, – как можно тише сказал Шарапа, – не болел чтобы. Так?

– Ну, шо-то вроде того.

– А долго ли вы кормите его? – спросил Шарапа, не отрывая взгляда от младенческих губ, впившихся в пышную грудь.

– С неделю, – ответила та, задумалась и утвердительно кивнула головой. – Да. Осьмой день нынча. Подкидыш он. Но семейства, видно, знатного. С деньгами явился и перстнем фамильным. Мы ему вон на шейку повесили…

– Взглянуть можно?

Кормилица вытянула из-под рубашечки ребенка пеньковую веревочку, на конце которой болтался серебряный перстень с тонкой червленой резьбой, увенчанный камнем насыщенного зеленого цвета. По ободу перстня извивался дракон, хватающий себя за хвост.

– Смарагд никак чистейший, – сказала женщина. – Перстень-то старый, родовой: вон, смотрите, трещинки на камне и даже шо-то начертано на изворотной стороне. Ух, интересно посмотреть на папашу его!

– Это почему?

– Так рыжий ведь!

Оба рассмеялись.

– А кто проверяет принадлежность ребенка к роду? – поинтересовался Шарапа.

– Да никто! Раз родители себя называть не желают, то и здесь никому интереса нет. Кто ж проверять будет? – она кивнула на кроватку рыжего постояльца. – Перстень при нем остается, к нему еще и номерок из реестра выдается. На случай переезда или ежели погибнет.

– Погибнет?

– Бывает, погибают, – Марфа смущенно улыбнулась. – Врача нашего Петра Георгиевича во всяких младенческих смертях обвиняют, мол, он-де младенцев в своей лаборатории на жир вытапливает.

– Это зачем?

– Ну как зачем? Для мазей шабашных, – кормилица засмеялась, обнажив крепкие белые зубы. – Он со всякими ядами мази готовит: то для кожных болезней, то для ревматизму. Ну, ясное дело, все нападки на него. А еще утверждают, что живет у него в одной из склянок бес, который помогает излечивать труднобольных.