Самара Мо - ППП – Психоз После Полуночи. Сборник рассказов

А как же тот день, когда я убила Вику!? Убила свою подружку и вместе с ней пол леса. Ты помнишь тех извивающихся от боли лисят, что умерли минутой позже?! – спрашиваю я себя. Да, помню. А ещё помню, как захлёбываюсь в бурной реке, а потом блюю какой-то чёрной жижей. Это всё она! Ведьма. Уже тогда, она пыталась жить во мне, но я изрыгала её существо из себя раз за разом. Это я породила её. Позволила жить во мне и окрепнуть. Позволила обрести плоть и кровь. Раз так случилось, я же её и уничтожу. И потому я до сих пор пребываю в темноте. Оставляю позади себя оцепеневшую во мгле и ужасе Галину Николаевну и рвусь вперёд – туда, где давно мне место.

Я в тумане, который за долгие годы моего взросления стал для меня родным. Мне вовсе не страшно из-за сгущающейся вокруг меня темноты. Так же, как не боюсь я и молний прорезающих ночное небо. Не боюсь я и птицы кружащей высоко в небе над моей головой, той, что преследует меня. Охотиться за мной. Только не сегодня. Сегодня, я не её добыча и она, как мне кажется, это знает. Так же, как и старуха, лежащая на старой прогнившей скамье. На её ногах и шее тяжёлый груз, а руки скрещены на груди. Те руки охраняют портфель с распускающимися синими астрами на нём. Теми самыми, что нарисовала мне мама, отправляя меня в школу впервые. Пока он пуст, но вскоре из него полезут руки, пытаясь дотянуться до своих тел. Навечно заключенные внутри него погубленные жизни.

Я не в силах разглядеть прогнившую крышу её полуразрушенного жилища, скрытую под тёмной бурлящей водой, но вижу высокий тростник. Тот самый, что я воздвигла вокруг него когда-то давно. Даже мама не знала об этом. Не знала, что её глупая неразумная дочь, которой нужно было сторониться того места как огня, соорудила для самой себя ориентир. Чтобы я могла отыскать его. Возможно уже тогда, я понимала, что когда-нибудь мне придется зайти внутрь того дома. Да. Теперь у меня нет сомнений. Это я создала его. Тростник, что не растёт нигде более. Мне лишь нужно перебраться через него и забраться внутрь. Не уверена, что смогу выбраться из той чёрной воды, но так и должно было быть, наверное. Оттуда выплывет она или я. Но вероятнее всего, никто из нас. Я уже близко.

***

На этом записи обрываются.

Дневник неизвестной девушки по имени Марта, нашла та самая школьница, в классических блузке и юбке – вполне порядочная и прилежная девочка, что воткнула карандаш своей учительнице в шею перебив позвонки. Записи лежали на столе Галины Николаевны, и со слов обескураженной ученицы, в те минуты как будто мерцали. На титульном листе неразборчивым почерком было написано лишь одна фраза: Простите. Я не знала, что вы здесь ни при чём.

Но перед тем, как загадочные страницы были найдены, та девочка, как и все склонившиеся над телом бездыханно лежащей учительницы ученики, увидела, как рядом с трупом ни в чём не повинной Галины Николаевны возникло яркое свечение. Все они потом в один голос твердили, что из того свечения сформировался силуэт молодой незнакомки, на вид очень печальной и безгранично милой. Встав на колени, она мягко вытащила карандаш из шеи преподавательницы, после чего протянула над ней руки и засветилась ещё ярче. То свечение продолжалось всего несколько секунд, а потом неизвестная исчезла, а Галина Николаевна поднялась на ноги в полном замешательстве от разбегающихся от неё во все стороны детей. Больше Марту никто не видел.

Замедляю шаг у булочной. Глаз фиксирует старика, стоящего за прилавком в белом фартуке и колпаке. Он говорит с покупателями, на лице добродушная улыбка.

– Добрый день. Чего желаете? Три сдобных булочки и батон. Вот, пожалуйста.

Люди разговаривают с ним, но из его рта вырывается лишь хрип. Мне кажется, я знал его раньше, возможно бывал здесь, но вспомнить не могу. В памяти только картинка: шершавые, натруженные руки упаковывающие хлеб и пирожки в пакеты, и пустые грустные глаза, как у глубоко больной старой собаки.

Мимо меня пролетают машины, но мне, почему-то кажется, что я бегу быстрее. Всё вокруг потеряло привычные очертания, стало бездушным и пустым.

Вокруг много людей, но мне, как будто, нет до них дела. Я куда-то очень тороплюсь. Не помню, какой сегодня день или даже год, не знаю, кто я, где жил и что здесь делаю, но неоспоримо точно осознаю, что сильно опаздываю. Непередаваемое словами предчувствие, возможной, необратимой, невосполнимой утраты жжёт грудь. Литры расплавленного железа наполнили моё сердце, циркулируют по венам и артериям, подстёгивая мой разум: вперёд, вперёд. Это агония, я почти в бреду и всё равно не могу прекратить свой бег в никуда. В горле застыли слезы, но я понятия не имею, что за обстоятельство могло вызвать такие сильные эмоции.

Маленький мальчик бьётся в истерике прямо на пыльном тротуаре и бьет ногами воздух. Рядом с ним лежит никому ненужный красно-желтый игрушечный грузовик. Парню жарко, потому что мать забыла взять его бейсболку. Она клянёт себя за нелепую рассеянность на чём свет стоит, но вида не подаёт, ни за что не подаст. Стоит над ним, зажав глаза руками, чтоб он не видел её слабости, чтоб не почувствовал себя сильным. Не смотрит на сына, не боится за него. Вовсе не обязательно открывать глаза, чтобы уловить опасность за родного тебе человека. Вкус солёных слёз на её бледном лице, на руках, на губах.

Рядом безликие люди. Вопящие с веток деревьев вороны. Глядят на меня сверху вниз проницательными чёрными глазами. Наблюдают. Суровые, умные птицы. Что видят они во мне? Что знают?

Не отдаю себе отчета, почему обращаю внимание на те или иные вещи. Замираю на мгновение и смотрю. Они словно дорожные транспаранты, знаки которые не пропустишь, даже если захочешь. Они врезаются в сознание и не отпускают. Разработанные быть яркими, приметными глазу. Может это что-то значит для меня или значило когда-то? Время потеряло счет. Главное успеть.

Помню, как лежал на бетоне в скрюченной позе, точно зародыш галапагосского пингвина в своей собственной призрачной скорлупе, отграничивающей меня от мира. Тело сдавливала густая темнота. Темнота и боль из повреждённой левой руки. Я думал, что умру от болевого шока, прежде чем смогу открыть глаза. Мне думалось, будто я очнулся посреди операции по ампутации конечности, несмотря на тщетные старания анестезиолога усыпить мой разум. Мне хотелось крикнуть: Люди, что же вы делаете со мной? Я должен был злиться, хоть и понимал, что заблуждаюсь в своих суждениях. Потому что чувствовал своим шестым чувством, что вокруг меня не толкутся люди, свет операционной лампы не ослепляет меня, и никто не контролирует дозы моей боли.

Затем я открыл глаза и, щурясь через пелену слез, поискал какую-нибудь бездушную сволочь, сидящую на корточках передо мной. Не мог я быть здесь один. Увидеть кого-нибудь, кто, скалясь гнилыми зубами, наблюдает за тем, как я корчусь в муках. Никого рядом с собой не обнаружил. Оказалось, я в заброшенном доме на окраине города. Где-то снаружи надоедливо капает вода. Окна выбиты, стены разукрашены и исписаны дерзкой подростковой рукой, фразами вроде «Всю люди чмо» или «Приходи сюда сучка, поговорим». На полу вонючие сгнившие доски с торчащими наружу ржавыми гвоздями. Пустые бутылки из-под какого-то дешёвого пойла, которое покупают разве что дети из-за его доступности и дешевизны. Окурки сигарет, затушенные о подоконники и использованные презервативы, будто сдутые шары на неудавшемся празднике любви и похоти.