Игорь Родин - Патологоанатом. Анатомия патологии. Мистический детектив

Что характерно, морг в первой городской больнице тоже был заодно и единственным в городишке. Поэтому, разумеется, совмещал в себе обе ипостаси, и судебно-медицинскую, и патологоанатомическую, причём последнюю в гораздо меньшей степени. А следовательно, Чайко работал в тесном контакте с прокуратурой и Следственным Комитетом, которые щедро присылали ему биологический материал для работы, непременно желая знать истинные причины смерти того или иного бедолаги, попавшего в орбиту их интересов. Не всегда представители органов власти настаивали на верном и окончательном диагнозе, иногда они довольствовались формальным или примерно подходящим по ситуации или срокам. А ещё, совсем редко, но настоятельно они напирали именно на том резюме, которое было коньюктурно выгодно в тот или иной момент. Чайко не спорил, не упирался и не настаивал, в свою очередь, на обратном. Он считал это не коррупцией, а скорее философией этого падшего извращённого мира, не стесняясь иметь для себя в этом преференции. Но не холодный расчет двигал им в первую очередь, хоть без него не обходилось, а тяжело выстраданное житейское благоразумие. Времена инфантилизма и максимализма давно и безвозвратно прошли, оставив много моральных и несколько материальных шрамов. Он был немного мудрее и выше этих низменных змеиных интриг вечного противостояния закона, правды и истины. За что его не только не трогали, а всячески оберегали, окружали заботой и уважением. Создавали протекцию, раздувая миф, в принципе, законно оправданный, о его незаменимости и профессионализме. Впрочем, как раз профессионализма-то ему было не занимать. И на этой базе сперва и строился его имидж, чтобы потом работать не вопреки, а на его странности.

Жил он тут же, при больнице, что было удобно и помогало выстроить график по своему вкусу. Не по своей инициативе, конечно, а из-за сложившихся таким образом обстоятельств, но разве это повод печалиться для увлечённого своей идеей человека? Так уж вышло, всему есть объяснение, но не стоит сейчас об этом, не время вдаваться в детали. Есть много другого интересного. Имелся, конечно, и второй прозектор, напарник и сменщик в одном лице. Престарелая дама, умевшая и знавшая многое, но при этом не любившая практику. Её стезёй была теория и работа с документами и биологическим материалом, не напрямую связанным с трупами. Что тоже было обоюдовыгодно для обоих, поскольку именно работа с таким материалом и составляет львиную долю всей работы в целом. Поэтому они быстро и плавно договорились, что всей «бухгалтерией» и биопсией занимается она и днём, а работой с «настоящим материалом» – он. Причём тогда, когда ему это удобно, то есть, в основном, по ночам. Такая прихоть никого не удивляла, поскольку мало кто, кроме посвящённых, об этом знал, да и тем был важен только выдаваемый вовремя результат, а не время суток, когда он готовится.

Дама упорядочивала и систематизировала документацию хирургического отделения, куда входили лабораторные исследования операционного и биопсийного материала, являющиеся фундаментом клинического диагноза. Весь день она просматривала и писала заключения по препаратам операционного материала и исследованиям доставленного из операционных резецированных и удаленных в ходе оперативных вмешательств органов и тканей, на основании которых пациенты потом получали лечение. Это те, кому посчастливилось выжить.

Или посмертный клинический диагноз, кому не повезло.

Большая часть её работы вертелась вокруг живых, как ни странно это звучит, а патологоанатом любил лишь мёртвых. И работал только с теми, кто уже стыл в холодильниках. С теми, чья смерть оказалась в той сфере, которая требует вмешательства в их «внутренний мир» с целью установления причин её наступления. За эту любовь к трупам, что не стоит путать с некрофилией, главврач шутливо дразнил прозектора магистром танатологии. Только Роман, хоть и имел отношение к этой науке, но достаточно опосредованное, как он решил лично для себя. Когда-то он был травматологом, теперь приходится изучать материалы и по этой скорбной части, но это лишь дань профессии. Конечно, танатология, то бишь, наука о смерти, являлась иногда неотъемлемой частью всего массива производимого им труда, но не доминирующей и не превалирующей. Прозектору нравилась именно практика.

И на то были особые резоны.

Обычно, в таком заштатном городке как рождалось, так и умирало в день не более полудюжины человек, а часто и меньше. И в основном по причинам, не требующим вмешательства. Хоть и веяли время от времени наставления сверху о необходимости контроля и статистики, например, рака. Только кто станет истово упираться в эти исследования в таком городке, как Китеж? Любой врач скорой помощи, прибывший к давшей дуба старушке, мог сам написать заключение. Исследования на туберкулёз, СПИД и прочие тревожные болезни давно перестали иметь важность и обязательность. Поэтому большинство клиентов Романа Андреевича проходили мимо его никелированного стола под лампами. А резал и описывал собственноручно он только случаи загадочные, сомнительные и таинственные, когда обойтись без исследования оказывалось никак невозможно. И таких для его удовольствия тоже всегда находилось достаточно, выбирая из всего многообразия поступившего материала.

Вот и сегодня перед ним лежал на каталке труп молодого человека, двадцати пяти лет, судя по сопроводительной записке, сына известного китежградского воротилы-цеховика, а в официальных кругах, успешного предпринимателя, Семёна Панкратова, известного так же, как авторитет Панкрат. При жизни сынок отличался завидным раздолбайством, олицетворяя собой картину, как не надо жить, если не хочешь умереть молодым и в страшных корчах. Бесконечные фестивали вечеринок, часто оканчивающиеся потом отлёживанием под капельницей в соседнем наркологическом корпусе или походом к венерологу в параллельном блоке больницы. А часто и то, и другое вместе. Плюс, всевозможные запрещённые препараты и вещества, весьма широко расширяющие сознание. Жаль вот, что к просветлению они сынка авторитета не привели, а скорее всего наоборот, загнали на каталку к Роману Андреевичу, под мёртвый равнодушный свет белых прожекторов прозекторского зала.

Патологоанатом прошёл к окну, взглянул на разорённый пакет чипсов, положил руку на округлое тельце маленького магнитофона, стоящего рядом. Вздохнул, проводив силуэт улепётывающей птицы. Пошевелил пакет, потом щелчком ногтя толкнул выпавшие листочки чипсов за окно.

– Опять Женька намусорил, – хмыкнул он сам себе под нос. – Вот же свинтус!

Женькой звали ночного санитара, подвизавшегося подработать, пока не минет срок его обучения. В учебный год днём он перманентно посещал лекции в училище, чередуя их с загулами по побратимам и подружкам, а с десяти вечера торчал в морге, помогая тут всем по мелочи и без особой ответственности. Сейчас, во время каникул, график его не сильно поменялся по тем же причинам, хотя его иногда дёргали и в день. Так же, Евгений по собственной инициативе иногда ассистировал Роману Андреевичу, любопытства ради и самосовершенствования для. Но такое редко случалось. И всё ассистирование в основном сводилось к простому конспектированию, для удобства прозектора. Когда коронёр работал соло, он пользовался доской и мелом, чтобы зафиксировать нечто важное, интересное или просто цифры, чтобы не заучивать их на память. И за редким исключением, в простых рядовых случаях, ассистент допускался непосредственно до сакрального тела. И то мельком. Аккуратностью он не отличался, но патологоанатома побаивался. Всё потому, что этот студиозус пока чётко не решил, кем ему становиться в вотчине Эскулапа, чему себя посвятить на ниве врачевания. Стать ли достойным потомком и продолжателем благородного дела Асклепия или податься в тёмные глубины Танатоса, дабы стать тем, кто из руки в руку передаёт отжившую свой век душу мрачному гребцу Харону. Поэтому Роман Андреевич ещё не решил, посвящать ли ученика в детали и тонкости основательно или это пустая потеря времени и сил. Женька был, в общем, не плохим парнем для своих младых лет, вот только иногда он терял страх, и приходилось вновь воспитывать в нём правильные положительные качества. А ещё он умел, как пропадать, будто сквозь землю, без надежды на его находку, так и неожиданно появляться в самый неподходящий момент. Весь этот противоречивый букет его своеобразия смягчался достаточной корректностью в общении, врождённой интеллигентностью и недюжинной сообразительностью. Немного собранности в быту и из него получится хороший медбрат. А потом и до врача дорастёт, если захочет. Он был «умненьким», вдобавок с лицом, одухотворённым печатью интеллекта и с тонкими приятными чертами. За что и бывал часто помилован по принципу «красивых грустных глаз», которые так ловко застолбил один известный кот.