Александр Перемышлин - Метель

Первым делом, сразу после рождения, волхвы помещали души детей в навью «берлогу» на сохранение, чтобы никакое зло не похитило их коварным образом, придя с холодным сквозняком тихой ночью. В той берлоге тепло и хорошо, души греются под боком у Матери-медведицы, за что она получит щедрое вознаграждение весной.

Воплощение, проявление новых форм – ликов. Это и есть «волхвование» – обращение в иную форму. Волхвы – мастера оборотничества, бродящие в эти дни в диких масках и шкурах. Одним своим существованием они показывают, что личина – лишь следствие замысла, а реальность – проявление духа. Потому их и называли «волхвами», то есть, грубо говоря, «шкурами» или «ряжеными» – лишенные своей индивидуальности оболочки, вместилища говорящих их устами духов.

Источник открыт, в мир вместе с «воплотившимися» приходят и бесплотные духи. Вот тут-то волхвы и держат ухо востро. Они гадают, камлают, вопрошают о будущем, ловят новых помощников. И готовят созревшую молодежь к принятию наследия Рода. По-другому не бывает: какой же ты мужчина, если не вобрал в себя духов? И как ты сможешь воплотить одного из них в потомстве, если в тебе его просто нет?

Вот и забирают в зимние дни волхвы подготовленных молодых ребят на курганы, чтобы те обрели своих духов и принесли их той, на ком скоро женятся.

Веселое время, игривое. Опьяненные духами юноши ходят ряженой толпой по домам своих возлюбленных, пытаясь умыкнуть их от родителей. А девушки ждут и гадают о «суженом-ряженом». Но и родители мудры: заставляют парней доказать, что новоиспеченный жених способен обуздать своих духов и быть хорошим мужем.

Это было время, когда Марья – жена Великого духа – приходила в деревню, чтобы выбрать себе «падчериц», которые будут помогать ей в лесной обители. Одна из них однажды станет новой «Марьей».

– Одна, – проговорил я вслух, и поток моих мыслей прервался. К горлу подкатил ком, но я не мог понять, с чем это связано. Мои воспоминания вновь уносили меня в зимние праздники.

Марья ходила по улицам, одетая в козлиную маску и плащ с разноцветными лентами, поздравляя народ с новыми воплощениями в их семьях. Тут же играли и новые свадьбы, чтобы ранней весной, как только прилетят первые аисты, сообщить благую весть – осенью деревню ждет новый «урожай», и все повторится вновь…

– Приятные воспоминания? – услышал я сквозь свои мысли голос Марьи.

– Да…. Но такие далекие, – рассеянно ответил я.

Ткачиха грустно вздохнула:

– Мы с тобой еще поговорим. Ты только не забудь, что я тебе сказала. Помни об основах.

Не успел я нахмурить в недоумении брови, ибо моя память вновь начинала стираться, как Марья протянула мне клубок из толстой красной нити:

– Держи! Следуй за ним, он выведет тебя из Лабиринта!

Я взял его в руки и моментально обжегся. Глаза ослепил яркий свет, а через секунду все тело пронзила острая боль, лишившая меня всех чувств. Только холод, умерщвляющий тело. Лишь белизна, забирающая остатки разума.

– Он еще дышит! – послышался сквозь мерзлоту мужской голос. – Грузи его, покажем Уорду!

Машина тронулась, взметая за собой снег, который был повсюду: падал с неба, лип к колесам, оседал на коже.

Я лежал в открытом кузове под толстым грубым одеялом. От каждой кочки, на которую наезжал наш транспорт, по телу расходилась ноющая боль. Организм не слушался мозга. Единственное, о чем я мечтал, – уснуть. Все был готов отдать за то, чтобы просто забыться сном, но сидящий рядом парень, чье лицо было не разглядеть за вязанной черной маской, то и дело тормошил меня и что-то говорил на непонятном языке. Ему удавалось держать меня на грани бодрствования, хотя на каждом новом повороте глаза, словно повинуясь инерции, закатывались под веки.

Помню, как машина остановилась перед массивной стеной и широкими ангарными дверями, несколько секунд ушло на переговоры между водителем и дежурным охранником. После этого ворота разъехались, впуская наш транспорт в теплую тьму. Впервые оказавшись вне снега, мой организм совсем расслабился, и я потерял остатки сознания…

Мне хотелось, чтобы прошла вечность, но она длилась всего пару минут. По крайней мере, так показалось. Пара полных ожиданий минут.

Мозг проснулся позже, чем тело. Я осознал себя стоящим перед группой мужчин. Двое из них, возможно, были военными, они молча держали в руках автоматы. Чуть ближе ко мне стоял главарь, высокий, статный, широкий в плечах, с пронзительными серыми глазами, черными волосами и стриженной бородой. Он с холодным любопытством смотрел то на меня, то на другого человека, который, как я понял позже, был врачом.

Доктор внимательно осматривал меня, обходя кругом. Наблюдая за ним, я вдруг обнаружил, что стою совершенно голый посреди какой-то слабоосвещенной пустой комнаты, из-за бетонных стен которой доносился вой ветра. Доктор осмотрел мои зрачки, пощупал пульс на шее. Затем крепко, до боли, сжал плечо, заставив меня скорчиться. Я инстинктивно дернулся, на что доктор никак не отреагировал. Он обошел сзади, остановился и долго разглядывал мою спину. Я читал его мысли на лице главаря, который следил за реакцией доктора и ожидал от него какого-то решения.

Врач надавил мне пальцем в основание черепа, затем на шейные позвонки, потом между лопаток, дальше в месте перехода грудного отдела в поясничный; следующей была точка позвоночника на пояснице, и последней остановкой его пальца стал копчик. Каждое прикосновение будто било током мое измученное тело. И, кажется, доктор остался довольным. Это было видно по выражению одобрения на лице главаря.

Доктор обошел меня, встав слева и начал растирать ладони, дуя в них. Главарь, скорей всего, знал всю процедуру, поэтому ждал, пока врач настроится, но было заметно, что его терпение подходит к концу. Между тем доктор, прислонившись своим лбом к моему, сжал сзади мою шею одной рукой, и от места его прикосновения по организму растеклось приятное тепло.

– Отсюда сила ушла, – вдруг произнес врач. Оказывается, я спокойно понимаю их язык… и, скорей всего, вольно говорю на нем. – Но она была здесь прежде… Вернем ее со временем.

Вторую руку он положил мне на грудь, будто достав до самого сердца. Доктор одобрительно кивнул тому, что почувствовал. Затем он спустил ее на живот, отчего внутри разжегся огонь. Доктор продолжал улыбаться и кивать, словно говоря «все отлично!». Но тут наши взгляды встретились.

Лицо врача перекосилось. Может, мне показалось, но в нем проскользнул страх. Он выпустил мою шею и уперся рукой мне в лоб, будто пытаясь отклеиться, оставив вторую ладонь на животе. Это действие буквально вывернуло меня наизнанку. Мир сжался до точки, чувства исказились. Все, что я видел перед собой, – это глаза доктора, полные вопросов. Они, словно ищейки, рыскали во мне, проникая так глубоко, насколько позволял мой полумертвый организм. И чем дальше проникал доктор в поисках ответов, тем отчетливей на его лице проявлялась гримаса боли… как и на моем.