N - Всемирная паутина

– Джонни, – залепетала она, – я знала, что эти глупости плохо кончатся! Джон!

Ладошками она повернула к себе бледное лицо Джона, на сухих губах которого начала расползаться улыбка.

– Дурак!

Джон перекатился на бок, согнулся, засмеялся и заохал сквозь кашель. Джессика, растроганная, отвернулась.

– Ох, рёбра мои, рёбра, – хрипел Джон, – тебе можно было тараном работать в древнем Риме!

– Кем? – не оборачиваясь, тихо спросила Джессика.

– Тараном – бревном, которым ломали ворота крепостей.

– Дурак!

Джон откашлялся, сел на землю и обнял девушку со спины, навалившись на неё и поднеся губы к самой шее.

– Любимая! – зашептал он. – Дай мне последний шанс! Позволь быть твоим рыцарем на сегодняшнем выпускном балу. Я обещаю, что на целые сутки забуду про компьютеры, и кроме тебя не будет в моей жизни ничего.

Джессика молча слушала. Затем развернулась и обняла своего мальчишку. Они сидели на земле и молчали какие-то минуты.

– Но это последний шанс, Джон.

Тот жмурился, утопая лицом в её волосах. Они начали одновременно вставать, помогая друг другу.

– Ну насчёт «суток» я, конечно, со значительным запасом анонсировал…

Джессика хлопнула того по груди открытой ладонью. Джон снова согнулся и засмеялся, защищаясь от побоев Джесс. Наконец девушка успокоилась и заговорила серьёзно.

– Я полюбила тебя за твою гениальность и волшебство твоих идей, но всю жизнь чувствовать себя одинокой, ненужной – это слишком. Последний шанс, Джон! Ровно в восемнадцать у входа в актовый зал. Опоздаешь на минуту, и я пойду одна.

– Одной нельзя.

– Тогда я пойду с кем-нибудь другим.

Джон растерянно смотрел в глаза Джессики.

– Я не чувствую связи между нами, Джон, слышишь? Между людьми должна быть связь, а между нами её нет.

Она стояла перед ним – очаровательная и строгая. Джон кивнул:

– Я налажу связь, Джесс. Обещаю.

Они нежно распрощались, и Джон отправился к себе. До шести вечера было ещё достаточно времени, чтобы успеть сделать для Джесс нечто особенное, что обязательно вновь очарует её сердце, как в день знакомства – первый день встречи студентов почётного физического факультета Королевского колледжа Оксфордского университета.

Джон возвращался по небольшой уютной улочке Корнмаркет, окружённой старинными четырёх-пятиэтажными домишками из бежевого и коричневого камня да кирпича.

Миновав квадратную, как шкаф, башню Святого Михаила, Джон поравнялся с небольшим кладбищем, которое всегда, даже в солнечный день, наводило тоску и трепет одновременно. Оно было древним, как сама Англия. Покосившиеся в разные стороны кресты, пожелтевшие и почерневшие надгробные камни местами поросли мхом и были присыпаны серыми мёртвыми листьями даже летом. Тут и там клочками торчала трава, а огромный зловещий клён не позволял солнечному свету коснуться могил.

Это кладбище принадлежало церкви Святой Марии Магдалины – небольшому, но удивительно таинственному старинному храму, возведённому из коричневого с серым булыжника, потемневшего за тысячу лет. Здание церкви немного выступало на тротуар своей высокой бледно-жёлтой башней с механическими часами. Если встать строго перед ней и осмотреть её с улицы, то видны три одинаковых огромных флорентийских окна в полтора человеческих роста: стрельчатые, квадратные внизу и плавно сужающиеся кверху, вписанные в три несочетающиеся, но граничащие друг с другом стены. Снаружи храм выглядел собранным из разных, чужеродных кусков.

Поглощённый мыслями, Джон ковылял мимо, когда вдруг заметил у входа в церковь завалившегося набок и барахтающегося в своей беспомощности Патрика – инвалида-колясочника, ровесника Джона, Джессики и Пита. Он служил тут, в церковном магазинчике: делал и продавал свечи да помогал по хозяйству. Это был плечистый, сильный молодой мужчина. Всегда гладко выбритый и аккуратно стриженый, с благородными бровями и глубоко посаженными серыми глазами, в которых читались и смелость, и усталость. Если бы не коляска, Патрик вполне сошёл бы за регбиста или рок-музыканта.

Он сидел на земле, подмяв под себя болезненно-тощие безжизненные ноги, и хватался огромными мощными ручищами за чёрную изгородь, обрамлявшую жуткое кладбище острыми пиками.

Джон понёсся к Патрику.

– Я тут, дружище! – прорычал он на ходу.

Он дёрнул на себя коляску, которая застряла колесом в трещине меж камней мостовой, и, подхватив Патрика двумя руками, хрипя, потащил его на застланное пледом сиденье. Дверь церкви с треском распахнулась, и из-за неё показался настоятель – отец Ян – пожилой мужчина с седыми редкими волосами и пронзительными глазами. Его губы всегда, в любой ситуации были сложены в необычную скупую улыбку. Из-за этой удивительной улыбки казалось, будто он ведает что-то, чего не знают обычные смертные.

Ян схватил Патрика с другой стороны и начал помогать усаживать на коляску, которая, как назло, укатывалась, норовила выскользнуть из-под обессилевшего молодого человека.

Наконец коляска успокоилась, и Патрика водрузили на сиденье. «Всё хорошо», – приговаривал Джон, убрав с волос друга привязавшийся лист и осмотрев его порванную одежду. Тот был одет в чёрное самодельное платье, напоминающее рясу, из-под которого торчал белый накрахмаленный воротничок. Лицо Патрика было растерянным и выражало тяжёлое, болезненное смущение – такое, каким смотрит беззащитный человек, которому нечем отплатить за помощь.

– Всё хорошо, Пат! Я рядом! – старался заразить его уверенностью Джон, пока придерживал входную дверь.

– Спасибо тебе! – процедил Ян, заталкивая коляску с Патриком в храм.

Внутри было темно и холодно. Даже в жару каменные глыбы, из которых сложен храм, источали мрачность и встревоженность. Стук каблуков Яна и скрежет колёс Патрика раздавались отчётливо и резко, отражаясь от грязно-серых храмовых стен и собираясь в единый гул где-то под сводами. Колонны, разделяющие пространство на несколько объёмных частей, уходили под потолок, превращаясь в гигантские, грузно нависающие проёмы, облицованные изнутри суровым серым орнаментом. Здесь пахло воском и сыростью, а пол скрывал великие тайны, многие из которых уже никогда не будут разгаданы.

Джон, в ужасе, остолбеневший, стоял в животе у жуткого каменного монстра, а перед его глазами вспыхивала и разгоралась невероятная, ошеломляющая картина. У стены напротив – у самого алтаря – сквозь гигантские витражи били и переливались тысячи ярких лучей-струн. Здесь были все цвета – от голубых до золотистых, от кровавых до изумрудных. Короткие острые лучи, словно иглы, торчали из огромных окон и прошивали насквозь мрачное нутро каменного чудовища. И казались они такими объёмными, такими твёрдыми и вместе с тем подвижными, и обрывались все, как одна, где-то на середине своего пути.