Дмитрий Пальцев - Волшебник

Фотография долго стояла у них дома на шкафу-«стенке», на самом видном месте. Но, то ли из-за плохого качества кассеты, которая деликатно высовывала снимок, как язык, из прорези своего тонкого рта на квадратной челюсти, то ли из-за неправильного хранения этой кассеты, а может и самой фотографии, со временем она стала сначала тускнеть, а потом рассыпаться. Между двумя ее слоями начала понемногу распадаться химическая основа, которая и была непосредственным носителем снимка. Именно она помнила этот самый момент, а потом память как будто бы стала постепенно выветриваться. А вместе с ней снимок стал менять цвета и исчезать изнутри. И хотя по непонятной причине лица папы это разрушение не коснулось, через какое–то время мама убрала фото куда-то далеко. Видимо, теперь в ее жизни такая память ей больше была не нужна.

Папа остался почти такой же, как на фотографии. Только его волосы стали короче, и в них навсегда поселилась зима. А еще он оброс щетиной, тоже наполовину седой, и напоминавшей ровно скошенную траву, выгоревшую от жаркого летнего солнца. Теплый ветер обдувал его лицо, а солнце светило почти прямо в глаза. То ли от ветра с солнцем, то ли от встречи, они становились все более влажными, и Макар зажмурился и сделал рукой козырек, чтобы защититься от надвигающегося дождя.

Арина смотрела на отца, не отрываясь. А Родион бегал глазами между сестрой и незнакомым ему мужчиной, который теперь стал главным объектом внимания всего двора.

– Аришка, это кто?

Родион дергал сестру за руку. Но она как будто не слышала его, и вопрос растворился в летнем ветре и вместе с тополиным пухом улетел высоко в небо.

– Аришка, кто это!

Родион уже не спрашивал, он требовал немедленного ответа. Арина медленно повернулась и посмотрела на брата. Казалось, до последней секунды она не уверена в том, что сейчас должна сказать. Но увидев, как брат похож на отца лицом, мимикой, какими-то совершенно неуловимыми жестами и манерой движения, которые нельзя описать словами, точно так же, как нельзя их и не заметить, была вынуждена это сделать, потому что иначе это значило отрицать очевидное.

– Родя, это… это папа.

А еще у Макара изменились глаза. Теперь его взгляд из пусть и сосредоточенного и деланно серьезного, но, тем не менее, светлого, молодого, немного шального и полного надежд, стал глубоким, осмысленным и по-настоящему мудрым. В такие глаза можно смотреть часами, но далеко не каждый сможет выдержать такой взгляд. В нем есть все: боль и счастье одновременно, радость и грусть, мудрость человека, познавшего жизнь во всех ее проявлениях, горечь утрат и радость встреч. В них есть жесткость и мягкость, сила и смирение, знание и пыл для новых открытий. Нет в них только лжи, трусости и подлости. Наверное, именно такой взгляд должен быть у настоящего волшебника.

Макар вытянул вперед руки и раскрыл их для объятий. Арина неуверенно позволила отцу обнять ее. Он долго держал дочь, как будто старался вместить в эти объятия одновременно все те, которые за десять лет он ей задолжал. Когда он, наконец, отпустил Арину, казалось, прошла целая вечность.

– Где ты был? – строго и деловито спросила дочь.

Макар нежно улыбнулся.

– Неважно. Главное, что теперь я с вами.

Он взглянул на Родиона, который пока еще с недоверием смотрел на него, потом опять перевел взгляд на Арину и задал вопрос, который не требовал никакого ответа.

– Это…?

Макар понял, что этого достаточно, и продолжать фразу не имеет смысла. Арина кивнула в ответ.

– Да.

– Сынок…

Макар произнес это слово таким тоном, как будто объявлял это кому-то в переполненном зрительном зале и одновременно ставил штамп в документе. Хотя адресатом этого послания был, конечно, в первую очередь он сам.

Макар огляделся по сторонам. Народу во дворе прибывало. Те, кто не стал спускаться во двор или не оказался там в нужное время, внимательно и безотрывно наблюдали со своих балконов, стратегически обозревая всю картину целиком. С разных сторон слышались голоса: «Макар», «Здорова!», «Вернулся», «Ни фига себе!». И женские причитания: «Как же это», «Что ж теперь будет», «Где ж это он был–то».

Макар вопросительно посмотрел на Арину. Он понимал, что надо срочно спасаться, но как это сделать, идеи у него пока не было. Неожиданно не выдержавшая с непривычки долгого взгляда отца Арина сама эту идею и подбросила.

– Мне надо Родю кормить…

– Ну так а чего мы ждем? – обрадовался неожиданно нашедшемуся выходу из ситуации Макар. – Пошли скорей! Чего он будет голодным ходить? Да и я б от чая не отказался.

Арина все еще неуверенно смотрела на отца. Макар понял, в чем именно сомневается дочь, и тут же сбавил напор.

– Ну давай, Аришка, спасай папку, – ласково произнес он и обвел глазами продолжавшую собираться толпу. – Иначе нам с тобой скоро будет от них не отделаться.

Арина поняла, что это действительно будет решением, и они с отцом и братом пошли домой.

Когда Арина открывала дверь квартиры, Макару сразу же бросилось в глаза, что дверь новая, и замок, разумеется, от старой переставлять никому бы в голову не пришло. Он взглянул на другие квартиры, и нашел замену вполне естественной – теперь все стали жить за железными дверями. Или в домах накопилось больше ценностей, чем раньше, и хозяева опасались за их сохранность, памятуя, каким трудом они им достались, или люди стремились еще больше отделиться друг от друга, переводя соседей из старой категории «почти друг» в новую «меньше знаешь, крепче спишь».

Пока Арина поворачивала ключи в замке – от волнения это получалось у нее хуже, чем обычно, – за дверью слышалось какое-то шуршание. Макар догадывался, что это может быть. Как только дверь открылась, к хозяевам бросился пес. Но неожиданно вместо привычных Мамы, Арины и Родиона, всех вместе или по отдельности, или их друзей, или друзей их друзей, перед ним стоял… Он.

В мудрых глазах настоящего четвероногого мужчины, чья история уже вела свой путь к финалу, пронеслись все годы жизни. Это был не просто увеличившийся в размерах щенок – это был настоящий преобразившийся из неуклюжего милого комка без единого излишества идеальный совместный труд природы и человека. От возраста тигровый окрас собаки стал тускнеть, а морда покрылась сединой и знанием жизни. Почти неизменными, лишь сменившими размеры на более подходящие, остались белый «галстук» и такая же белая «перчатка» на левой передней лапе. Тело собаки, даже уже находящейся в солидном для этой породы возрасте, представляло собой сгусток мускулов, как будто прилаженных один к другому искусным конструктором идеальных биологических машин, главным кредо которого является простой и эффективный девиз – «ничего лишнего».