Наталья Веселова - Критическая масса (сборник)

И Катя обошла и объездила все большие и малые редакции Петербурга, побывала даже в Москве, специально продлив для этого командировку – и везде доказывала, иногда даже со слезами, что ее муж – это надежда отечественной литературы, и если бы хоть кто-нибудь однажды взял на себя труд просто прочитать… От нее отмахивались и нагло врали, что прочли – и не понравилось: дескать, грамотно, красиво, но затянуто, динамика отсутствует, герои настолько нетипичны, что им невозможно сопереживать, темы несовременные, места действия слишком экзотические… Катя не сдавалась и продолжала строчить электронные письма, а по выходным зачитывалась в своей «светелке» историей средневековой девушки Магды, однажды некстати отправившейся на прогулку вдоль Вислы, и проницательного латышского сыщика Гунара, сумевшего в тридцатых годах двадцатого века раскрыть убийство, совершенное за четыреста лет до того, и безумного виолончелиста, влюбившегося в Мадонну из Домского собора… Все это казалось Кате не превзойденным до сих пор ни в каких весях – и разрасталось, заполоняло ее существо возмущение тупостью зажравшейся толпы, готовой жадно глотать скверные воспоминания турецкой проститутки, но не желающей видеть, какой дивный цветок растет прямо под ногами… И она планировала новые дальние поездки, хотя времени вскоре стало трагически не хватать даже на сон.

В прежнее время, обеспечивая только себя и Сашку, Катя вполне могла ограничиться работой в отделении да частными визитами, всегда набиравшимися в избытке, но теперь больше, чем на треть возросли потребности увеличившейся семьи. Пришлось подрядиться еще и на вечерний прием – а он отнимал последние стремительно убывающие силы, и порой после этого в полночь стояла она на коленях с юбкой на голове настолько отупевшая, что мерзкое действо сзади понемногу перестало казаться чем-то неприемлемым, и в голове мерцала лишь одна мысль: «Сколько он сегодня написал? Успею перепечатать или раньше вырублюсь?». Уже странно было и вспомнить про некогда мучившую бессонницу…

Через пару лет после начала совместной жизни стало немного полегче относительно пошатнувшегося поначалу благосостояния: у Семена скоропостижно скончалась его старая болезненная мать, и унаследованную двухкомнатную квартирку в Гатчине Катя сдала, получив возможность вырученную сумму отдавать мужу на карманные расходы, что раньше приходилось делать в ущерб собственной квартплате, и ненавистные розовые бланки перестали зловеще копиться в гостиной на подоконнике под малахитовым пресс-папье.

Что касалось дочери, то в глубине души Катя уже знала, что сдастся: еще не сейчас, но позднее – обязательно. Если поначалу Семен лишь настаивал, чтобы «девочка» и «животное» не путались у него под ногами, то на исходе четвертого года брака он начал переходить уже почти к категорическому требованию по возможности скорее избавиться от обоих – от животного, правда, в первую очередь: он уверял, что страдает аллергией на кошачью шерсть и вот уже четыре года из-за Катиного непонятного потакания прихотям ребенка находится на гране приступа удушья. Сашкину Незабудку решено было безболезненно усыпить, тем более что и возраст у нее подходил критический, но Катя все медлила – Бог весть почему – никак не могла собраться с духом сообщить о предстоящей гуманной акции Сашке, боясь непредвиденной реакции. С Семеном на эту тему советоваться смысла не имело: он никакой неразрешимой проблемы не видел, считая, что блажь всякого рода должна лечиться радикально.

– Не понимаю, что я до сих пор делаю в доме, где не могу даже свободно вздохнуть… – однажды пробормотал он как-то будто про себя, смертельно испугав Катю.

У той уже зрел в голове компромиссный вариант: если Сашку все равно предстоит рано или поздно отправить в родную деревню, то, может, лучше вдвоем с кошкой, чтоб не наносить ребенку дополнительной травмы? Она просила мужа уже только об одном: позволить подождать с выдворением приемыша до лета, чтобы каникулы у бабушки в деревне сами собой, без напряжения, переросли в постоянную жизнь – и она, Катя, меньше бы мучилась совестью. Одна была беда: пятый Сашкин учебный год только начинался, и до лета могло – и грозило – произойти все, что угодно. Катя начала метаться на разрыв…

– А если до лета я умру? – провокационно спрашивал Семен. – В этом случае тебя совесть мучить не будет?

– А до лета… А до лета… – отчаянно искала Катя, чем его соблазнить. – До лета мы займемся изданием твоего последнего романа!

– Угу. Ты, что ли, его издашь? – хмыкнул он. – Это ведь опять не ширпотреб, как ты понимаешь…

– Я! – загорелась вдруг Катя. – Найду деньги и издам. И еще как шикарно. Вот увидишь! Действительно, хватит ждать милостей от природы!

И в течение одной минуты у Кати созрел гениальный план – такой простой, что она даже невинно удивилась, как раньше до такой элементарной мысли не додумалась. На подоконнике у Сашки давным-давно бессмысленно сидела старинная елочная кукла, которую еще Катина мама носила однажды к приятелю-коллекционеру, где и выяснила, что стоит эта уникальная и почти в первозданном виде сохранившаяся вещица ровно столько, сколько ее, Катина, подержанная «десятка». Тогда одиноким, вполне обеспеченным женщинам и в голову не пришло ее продать – и вот, похоже, теперь эта мелкая старая рухлядь могла обеспечить Кате почти целых девять месяцев покоя и радости! А там видно будет…

Наутро Катя позвонила на работу, вынужденно солгала, что заболела, но пообещала «через силу» на вечерний прием приплестись, и, спровадив Сашку в ее дурацкую школу, схватила куклу и понеслась к знакомому коллекционеру.

Но предвкушающее-радостное выражение, засиявшее было на его лице, вмиг потухло, стоило лишь ему подержать крылатую девку в руках.

– Вы… Вы что с ней сделали?! – горестно вопросил он, и столько искреннего разочарования сквозило в его скорбном вопле, что сердце у Кати оледенело.

– Я… Ничего… – выдавила она.

– Неправда! – с неподражаемой обличительной интонацией крикнул коллекционер. – Вы ее просто – убили! Смотрите сюда! Здесь – была – петля! Из мелких серебряных шариков! Вот отсюда она выходила – из затылка! И она… она… Об-ре-за-на! И теперь я вам за эту фею ни копейки не дам, потому что все дело было как раз в той петле!

– Что?! – ахнула Катя. – Из-за какой-то петельки…

– Да не какой-то, мадам, не какой-то! – напирал коллекционер, махая руками. – А самой важной! Потому что куклы такие изготовлялись вообще-то не для елок. А просто как детские игрушки. Было их пруд пруди, гроши они теперь стоят. И только одна партия из пятидесяти штук – пятидесяти штук, слышите ли! – была снабжена перед Рождеством специальными серебряными петлями, чтоб вешать на елку! У вас имелся именно такой раритет в доме, и цены ему не было. А теперь идите вон отсюда, мадам, вон, слышите ли, потому что с этой копеечной безделушкой вам здесь у меня делать нечего!