Наталья Веселова - Критическая масса (сборник)

– Один до Луги! – требовательно произнесла она со взрослой интонацией и напустила на себя вальяжно-скучающий вид: мол, обычное дело билет этот покупать. – На ближайший рейс! – (это последнее она подслушала у впередистоящего дядьки).

Кассирша нагнулась и с сомнением спросила:

– Девочка, ты для кого билет покупаешь?

– Для папы, я его провожаю, – не дрогнув, сообщила Сашенька и, понизив голос, словно смущенно-доверительно, сообщила: – Он, ну… в туалет пошел… Сказал, что если не успеет подойти, чтобы я ему купила…

Нельзя врать, нельзя! Но ответь правду: «Для себя» – и посыплются вопросы без ответов…

– А, – успокоилась кассирша, и тотчас умиротворенно застрекотал ее аппарат, исчезли две сотенные купюры с подставки для денег, и вместо них вернулась жалкая беленькая бумажка с несколькими монетками. – Ближайший – на Опочку, бронь продаю. Скажи там своему папе, чтоб поторопился, посадка уже идет вовсю.

Едва пробормотав «спасибо», окрыленная первым успехом девочка рванулась к близкому выходу – и неожиданно была больно схвачена сзади за плечо. Вздрогнув всем своим тщедушным тельцем, она робко обернулась, и увидела над собой высокую накрашенную женщину со строгим гладким лицом. От нее исходила физически ощущаемая опасность, как и от любого взрослого, со своей разрушительной волей встающего на пути многих задуманных благих дел… Сашенька начала молча вырываться, но два огромных строгих карих глаза подавляли ее и лишали воли.

– Девочка, где же твой папа? – прозвучал властный грудной голос. – Я слышала, как ты говорила, будто берешь билет для него.

«Школьная училка! Только у них бывает такой голос… И нюх на всякие такие дела…» – с ужасом безошибочно определила Сашенька, но, собрав последнее мужество, попыталась выкрутиться:

– Он там, у автобусов, курит на улице…

– Да? – спросила женщина. – Очень хорошо. Пойдем к нему.

– Пустите! – шепотом крикнула Сашенька, извиваясь. – Что вам от меня надо?!

– Так я и думала, – ничуть не ослабив свою хватку, с каким-то даже злорадным облегчением произнесла училка. – Никакого папы здесь нет. Верно? А ты отправляешься куда-то одна и без разрешения. Проще говоря, сбежала из дома от родителей, которые будут с ума сходить…

– Да нет же! Не трогайте! Какое вам дело? – отбивалась девочка, но уже обреченнее и слабее, ибо почувствовала неминуемое поражение.

Помощь пришла, как это всегда бывает, с совсем неожиданной стороны: прямо рядом с торжествующей училкой откуда ни возьмись появился тощий жилистый мужичок с карикатурным кадыком под косо срезанным подбородком, согнутый едва не вдвое под бугристым синим рюкзаком:

– Достал! Последние два из брони! – пискнул он. – Прямо сейчас отходит! Бежим!

– Постой! Мы не можем ехать – здесь ребенок семилетний из дома сбежал! – нервно крикнула женщина. – Сначала я ее в милицию отведу!

– Спятила, что ли?!! – Мне не семь, мне одиннадцать!!! – хором возмутились мужичок и Сашенька.

Учительница уже не смотрела на них. Все еще не выпуская жертву, она развернулась в сторону зала ожидания и вдруг громовым, прямо трибунным голосом воззвала к народу:

– Товарищи! Эта девочка убежала из дома! С ней неминуемо произойдет трагедия! Матери! Я к вам обращаюсь! Отведите ребенка в милицию! У меня отходит автобус, а то я сама бы это сделала! Люди! Не пройдите мимо чужой беды!

Муж изо всех сил дернул ораторшу назад, и одновременно она сильно толкнула Сашеньку в сторону опешившей толпы, ожидая, вероятно, что сотни дружественных рук сразу же подхватят заблудшую овечку. Никто не шевельнулся. В один чудесный миг поняв, что травить ее не будут, овечка рванулась в противоположную дверь – прямиком на улицу. Легкой трусцой она обежала здание слева и выскочила на платформы с обратной стороны. Прямо перед ней оказался совсем не впечатляющий, довольно дряхлый и обшарпанный автобус с надписью «Опочка», а боковым зрением она увидела, как костистый мужичок уже без рюкзака запихивает в блестящий двухэтажный дворец на колесах свою трагически порывающуюся в сторону вокзала супругу…

Она проследила, как их громоздкий красавец-автобус, сразу напомнивший уроки английского языка, Биг Бен и старую королеву в дурацкой шляпе, величественно отвалил от тротуара, и обреченно выдохнула, готовясь к новому обязательному сеансу вранья. Потом непринужденно подошла к своему водителю, стоявшему у открытой двери, и с самым невозмутимым выражением лица протянула ему билетик.

– Ты с кем? – вяло буркнул он.

– С мамой… Она там… – на лице Сашеньки появилось очень ясно читавшееся выражение: «Не заставляйте меня говорить всякие неудобные вещи…». – Ну, вы понимаете… Сейчас придет… – и она проскользнула в салон, не провожаемая ни единым любопытным взглядом.

Едва Сашенька успела плюхнуться на свое уютное местечко у окна и примериться к слишком высоким подлокотникам, как непосредственно рядом с ней одышливо взгромоздилась пузатая тетка с неопрятной химией на голове, даже сквозь пухлую дешевую куртку сумев обдать соседку тяжелым запахом редко омываемого тела.

«Вот, значит, кого теперь примут за мою маму…» – грустно подумала девочка, отворачиваясь к окну, и внезапная мысль о настоящей маме, которая теперь в белом халате, с заплаканными глазами, невысокая и хрупкая, идет, наверное, с обходом по отделению – и, такая бесконечно жалкая и любимая, неотступно думает о чем-то неизвестном ее дочери, но ужасном и непреодолимом… Для того и ехала сейчас Сашенька в неизвестность, чтобы мама перестала плакать – и сегодня, и навсегда…

По автобусу прокатилась крупная металлическая дрожь, он начал неторопливо разворачиваться, отползая от своей «пристани», и только тогда секундное замешательство охватило решительную беглянку: двери закрыты, пути назад нет! Было мгновение, когда она готова была вскочить с пронзительным детским криком «Выпустите меня отсюда!» – но тотчас же Сашенька взяла себя в руки и, откинувшись, второй раз в жизни неосознанно обратилась к Кому-то, Кто и теперь не спускал с нее пристальных грустных глаз: «Пожалуйста, пусть все это кончится хорошо! И сегодня и вообще, только хорошо!». Автобус набирал скорость, и мимолетная паника отливала от сердца, уступая место возбужденному любопытству прирожденного бесстрашного искателя приключений.

Сначала потянулись вдоль уже вполне прояснившегося окна утренние улицы, очень редко наблюдаемые Сашенькой в таком ракурсе, мелькнул знакомый блокадный мемориал, памятный ей ужасным мертвым ребенком в центре сурово-трагической скульптурной композиции – и тем не менее прозванный победившим народом цинично – «Стамеской» – а потом вдруг с ревом пролетел поперек Пулковского шоссе целеустремленно идущий на посадку самолет. Как хищный коршун, планируя на добычу, выпускает свои ужасные растопыренные когти, так и он уже выпустил два огромных черных шасси… И постепенно город мельчал, мешался со скелетами обнаженных деревьев, все ниже и треугольнее становились крыши, все плавнее и глаже делался ход старенького автобуса – и Сашенька не заметила, как начала сладко задремывать, откинувшись на пригласительно мягкую спинку сиденья – и, вздрогнув, очнулась лишь тогда, когда в путаные образы ее поверхностных грез и снов врезался вдруг низкий тягучий голос: «Лу-уга! Стоянка пятнадцать мину-ут!».