Марк Перовский - Вчера я убил свою мать

Мне надоело слушать эти бесполезные разговоры двух сумасшедших домохозяек, и я поднялся наверх, к себе в комнату. Стоило мне открыть дверь, как три мальчика, сидевшие мирно на полу, вдруг сжались в непонятном страхе, но разглядев во тьме коридора меня, тут же расслабились.

– Хэй, как вы тут? – тихо спросил я и присел рядом с Джоном, он аккуратно похлопал по холодному деревянному полу, призывая опуститься рядом с ним.

– Пока вроде нормально, – отвечал Филипп, второй по старшинству парень. – Мама не лезет и ладно. Чем они там заняты?

– Болтают о всякой дури. Как обычно в общем, потом мне надоело их слушать, и я ушёл.

– Лучше бы они оставались там как можно дольше, – вздохнул Филипп. Джон вопросительно посмотрел на меня:

– Почему лучше?

– Потому что если маме что-то не понравится, то это отразится на всех нас. Ты же помнишь, что было три месяца назад? – встрял в разговор я.

– Помню, – тихо сказал Джон и вжался в меня, обняв сбоку за талию. Все, кто сидели в комнате, кроме пятилетнего Сэма, самого младшего из нас, поёжились.

– Зачем ты напомнил? – фыркнул Филипп, складывавший в это время разноцветные кубики в корзинку с остальными игрушками. – Я же теперь не усну.

– Я тоже, – грустно улыбнулся я, понимая, как страшно и больно вспоминать эти ужасные два часа.

То было начало зимы. Первые метели только пришли с центра страны, ближе к морю, то есть к нам, и дороги уже начали покрываться довольно толстым слоем первого снега. Небо чернело буквально за пару часов, оставляя над головой лишь пустую, мёртвую черноту облаков и космоса, которого всегда так страшился Филипп. Свет в такую погоду обычно выключали на всех фермах, но в тот вечер такое несчастье выпало лишь на нас, поэтому все сидели по своим комнатам с керосиновыми лампами наперевес, занимались своими делами, стараясь не потревожить спящего дракона в своём логове – мать. Она работала тогда от среды до среды, поэтому приходила домой поздно и тут же заваливалась спать. Мы были даже рады этому – и деньги в семье появились, и криков стало значительно меньше.

Однако что-то пошло не так, и когда Джон захотел выйти в сортир (который к слову тогда ещё был на улице), то мне пришлось пойти с ним. Всё-таки ему всего семь лет, а метель была в ту ночь страшная.

Я надел зимнюю куртку, одел Джона потеплее и вместе мы вышли наружу, прихватив с собой наш общий керосиновый фонарь с выгравированной фамилией нашей семьи: О'Хара. Прошли несколько десятков метров, крепко держась за руки, чтобы не потеряться в бесконечной тьме и боли от постоянно бьющего в лицо снега, к тому же ещё и постоянно заваливающегося за шиворот.

Я подождал, пока Джон сделает свои дела, и мы быстро побежали обратно.

А когда вернулись, то обнаружили, что мать проснулась и увидела, как Филипп с Сэмом случайно разбили её любимую фотографию бабушки, когда шли вниз, попить воды. Стоило нам войти в дом, как сердце сжалось.

Сжималось оно ещё долго.

Она вытолкнула нас на улицу, якобы, чтобы мы подумали над своим поведением. Вытолкнула Филиппа и Сэма без зимней одежды, в одних ночнушках и тёплых носках, которые им связала Лейла на Рождество.

Это были самые долгие два с половиной часа в моей жизни, да и в жизни братьев. Я снял свою слишком большую для моего тела куртку, постарался обхватить всех сжавшихся в одну кучку братьев. Снег хлестал по лицу, холодный воздух обжигал лёгкие, мешая дышать, ещё и темно было хоть глаз выколи. Всё это смешалось в сплошной поток боли, и я боялся даже не за себя, а за братьев, ибо не мог допустить смерти хотя бы одного из них. Мне казалось, что моё предназначение в этой семье – принимать на себя все удары судьбы и матери, чтобы никто не трогал этих беспомощных мальчиков, кроме которых я близкими или даже родственниками никого не считал.

Так мы и сидели два часа на веранде, окутанные снегом. И единственная мысль, которая крутилась в тот момент в моей голове была: «Если я не умру сегодня, то всё изменится. Я отомщу, если не умру сегодня».

Никто в ту злосчастную ночь не погиб. Но, к сожалению, ничего так и не поменялось. Всё осталось на своих местах. Кошмар продолжился.

После того ужина мать была сама не своя. Нет, совсем не злая, даже наоборот, непривычно спокойная, статная, без намёка на агрессию. Из неё словно высосали весь гнев, который копился в ней всю жизнь, кипел внутри, словно вода в кастрюле, стоящей на открытом огне. И в доме с тех самых пор воцарилась тишина. Хотя этим словом трудно описать, как было странно ощущать себя отрезанным от всего мира и его звуков весенней оттепели, умирающего ветра, приносящего со стороны моря тяжесть солей и запах водорослей, плавающих на поверхности воды, изредка выбрасывающихся на безжизненный берег.

Я в то время уже начинал готовить подарок для Филиппа, ему должно было исполниться ровно десять лет. Он всегда мечтал стать рыцарем, грезил об этом круглые сутки, и даже когда оставался один, то делал вид будто держит меч и щит, продвигаясь сквозь сложные испытания на пути к спасению своей прекрасной принцессы.

– Почему принцесса? – спросил Филлип как-то раз, когда я присел рядом с ним и стал расспрашивать, как выглядит его будущая дама сердца, которую он отправится спасать, когда слегка подрастёт.

– А кто же ещё? – я слегка нахмурился.

– Я друга буду спасать, – улыбнулся он и стал махать рукой как мечом, рассекая ею затхлый воздух нашей общей комнаты. Мы в ней были одни: Джон и Сэм сидели в комнате Лейлы и помогали ей с уборкой.

– Друга… мальчика, – как-то неуверенно процедил я, прокручивая у себя в голове, правильно ли я понял его слова.

– Да, мальчика. А что такого? – спросил братец, опуская руки. В его взгляде я заметил едва заметное разочарование. – Это что, плохо?

– Конечно нет, Филипп, – я протянул руки и крепко обнял его, тот сжал свои маленькие ручки на моей спине, положив голову на моё плечо. – Ты можешь спасать того, кого хочешь. Сердцу не прикажешь.

– Правда? – прошептал он. – Мама просто говорила, что… что я не должен так делать. И сказала слово, которое я не должен произносить вслух.

– Я понял, о чём ты. Не слушай её, она врёт, – я легко взял его за плечи, улыбнулся, чтобы поднять ему настроение. – Просто не говори об этом при ней, хорошо? Не будем лишний раз давать поводов для крика.

Филипп в ответ расплылся в улыбке от уха до уха и кивнул. Затем вновь обнял меня и прошептал:

– Ты самый лучший брат.

– Спасибо, я это ценю, – выдавил из себя, чувствуя, как застревают слова в горле.