Александр Свистунов - Тьма веков

– Но эти люди… Ты даже не дал мне выбора! Ты заставил меня делать страшные вещи! Я не злой! – вскричал Арье, сжимая кулаки и шаря глазами вокруг в безуспешных попытках отыскать адресата своей ярости.

– И я не злой. Я просто выполняю свою часть сделки. Ты задаешь мне цель. Я – вкушаю милое моему вкусу блюдо.

– Ты – дух. Привидение. Зачем тебе еда?

– Я питаюсь не плотью и кровью. Это ты их пробуешь на вкус. Мне же нужна боль. Страдания. Их крики. Их ужас. Что может быть аппетитнее того страха, животного, беспредметного, которое испытывает дитя, внезапно вырванное из уютного, мягкого, теплого чрева родной матери? Его бытие столь нерасторопное и безмятежное. Все что он знает – это мерный стук сердца матери, её дыхание и нежные слова, которые шепчет она малышу перед сном. И вот, он внезапно обрушивается в бездну оглушительной боли. За секунду он переживает то, что могло растянуться в садистскую, медленную, многолетнюю пытку. Пытку земной жизнью. Но, освобожденный, он уносится ввысь, в сады вечного блаженства, и с благодарностью взирает на своего освободителя – тебя. И, обрати внимание, он там оказывается не один. Малыш воссоединяется со своей семьей. И не как бесформенный кусок мяса, умеющий только чревоугодничать и испражняться, доводя до белого каления окружающих своими нечленораздельными претензиями, а как осознанная, сформированная личность. Это величайшее чудо – чудо смерти.

Арье не осознал и половины того, что сказал ему демон. Однако, взращенный на хорошей литературе и знакомый с высокой поэзией, он легко уловил извращенную философию своего незримого собеседника. Пусть ему было всего тринадцать, но он, и правда, обладал некоторыми талантами и выдающимися способностями, позволявшими ему быть на шаг впереди своих сверстников. Потому он смог окончательно побороть свой страх, нерешительность и смятение, и, поглядев в глаза отца, сказал:

– Я вижу, что папа готов убить меня. Я не могу позволить ему это сделать, но я не хочу спастись ценой его жизни. Я люблю моего папу. Можешь ли ты просто предотвратить мою смерть? Я всего лишь хочу домой. Хочу оказаться в своей постели. И хочу пойти в школу… Хотя, нет, сегодня суббота…

– Ты можешь использовать мой дар так, как тебе заблагорассудится, – ответил Армарос и добавил, – Но моя защита по-прежнему имеет цену.

– Хорошо, – согласился Арье с чувством глубокого облегчения, – Делай своё дело.

«Но это будет последний раз», – твердо решил мальчик, заведомо прося прощения у своих следующих жертв.

– Я – всего лишь инструмент, – ухмыльнулся незримый собеседник. И время вновь пошло вперед…

За следующие восемь лет еще не раз незримый хранитель заставлял замирать всё вокруг и говорил со своим хозяином. Говорил долго, если можно так выразиться относительно остановившегося времени. Когда Арье впервые разбили отчаянно влюбленное сердце, и когда отец вернулся из Казимежа раненый еврейскими активистами, протестовавшими против дискриминационной политики. Когда хулиганы из Дыбников подкараулили его по пути из гимназии и закидали лошадиным дерьмом у всех на глазах. Когда в Краков вошли немецкие войска, и когда было раскрыто еврейское происхождение его семьи и их переселили в гетто. Когда в гетто его отца повесили другие узники, так и не простившие ему предательства общины, о сути которого Арье так и не смог ничего узнать. «Он заслужил это. Херем на нем». – сказал ему сердитый одноглазый старик и смачно плюнул в еще извивающуюся в агонии жертву. Плевок этот, от чего-то, черный, завис на полпути между вытянувшимися, покрытыми коростой, губами предводителя линчевателей и отцом, но и тогда Арье отверг предложение Армароса.

С каждым разом демон был всё настойчивей. Он уже не предлагал, а требовал. Он угрожал. Он давил на жалость. Каждый раз время останавливалось в момент еще ужасней, нежели предыдущий. Но Арье, с мрачным упрямством и обреченностью говорил Армаросу «нет».

– Стой! – взвыл Армарос так громко, что у Арье, давно уже не мальчика, заложило уши.

– Хватит! – вопил падший ангел, и, казалось, Арье различал на, расцарапанной тысячами ногтей, кирпичной стене камеры смутные очертания человеческой фигуры.

Он огляделся. Вокруг него стояли его товарищи по несчастью. Другие, не знакомые ни с его жизнью в Кракове, ни с историей его отца, и, потому, не испытывавшими к нему того презрения и ненависти, как соседи по краковскому гетто. Скелеты, обтянутые кожей. Со следами многолетних истязаний. С лицами, не выражавшими ничего. Вообще ничего. Наверное, и его лицо тоже теперь было таким же примитивным, как у грубо сделанной куклы. Чтобы балующийся с ним хозяин мог самостоятельно придумать ему какие-то чувства и эмоции. Вложить свои слова в его уста. Накормить понарошку кашкой или оторвать руку. Или запереть в этой камере с расцарапанными стенами.

– Прикажи мне! – кричал демон, и голос его уже не был приятным и учтивым. Словно хор охрипших стариков в сопровождении тысяч несмазанных дверных петель, подумал Арье. Без тени иронии. На неё он уже был не способен.

– Ты возьмешь на себя их кровь тоже! Сотни тысяч уже погибли! А погибнут миллионы! Миллионы, и это только из твоего народа! Я дан народу израилеву как избавитель! Как проклятье на головы их врагов! А ты бездействуешь, обрекая их на истребление! Прикажи мне!

Арье закрыл глаза и увидел взрывающийся, как переспелый арбуз, лиловый живот, из недр которого к нему тянется маленькая красная ручка. И ощутил вкус крови на губах. Крови, отдававшей молочной кашей тетушки Ципи.

– Прикажи…!

– Почему ты заставил меня убить мою мать?

Демон затих. И Арье ясно услышал его тяжелое дыхание. И почуял его. Горячее, пахшее золой. Не угольной. Не древесной. Золой, которую он выгребал уже несколько месяцев из крематория и вез на тележке в дальний конец лагеря, к вагону. Вагон, в свою очередь, увозил золу куда-то на запад. Удобрять фермерские земли. Наверное.

– Она знала, что именно сделал Йехуда Бен-Хаим, – ответил Армарос, с большим усилием произнося каждое слово, – И она хотела убить тебя.

– Ты лжешь!

– Возможно.

– Отправляйся в ад!

– Не могу. Ты можешь передать меня только своему потомку.

– Не можешь? – Арье удивился. Он давно не удивлялся, и, потому, удивился еще и тому, что в его душе осталось место для чувств.

– Ты умрешь вместе со мной?

– Я не позволю этого. Мы можем вечно пребывать в этом моменте. Пока я не смогу убедить тебя отдать мне приказ.

– И ты убьешь тысячи солдат? Убьешь Гитлера? Убьешь всех на нашем пути к свободе?