Александр Свистунов - Тьма веков

– Да…

– А потом я проведу остаток своей жизни, выплачивая кровавую цену? Каждую ночь вгрызаясь в чрево очередной еврейской матери? Ломая ребра еврейских детей? Отрывая головы еврейских отцов? И насыщая тебя их болью и страданиями?

– Что?

– За каждого ты просишь втройне. Я уже уяснил тот урок. Миллионы погибнут. Если не все. И ты, насытившись, моими же руками уничтожишь народ, который тебе было поручено защитить. О да, демон, я всё понял.

– Освободи только себя. Я перенесу тебя, куда захочешь. Не убивай никого из твоих врагов. И наблюдай, как пощаженные тобой уничтожают твой народ. И не в течение многих лет, а сейчас, сегодня. В один момент.

– Нет, демон. По твоему не будет. Нацисты – всего лишь люди. Их когда-нибудь победят другие люди. Люди сами решают свои проблемы. Люди гибнут и рождаются. Люди порождают зло, но сами же его и останавливают. А ты, демон, то зло, которое они никогда остановить не смогут. Зло, которое неподвластно законам природы и неуязвимо для человеческого разума. Зло, собирающее кровавую жатву, и никто не в силах его остановить. Такое зло я не могу выпустить в этот мир. Пусть, даже, и ценой жизни миллионов.

– Ты не понимаешь…

– Понимаю. Оставь меня.

– Нет, я буду здесь целую вечность. И ты, целую вечность, будешь в плену этого момента, взирать на кирпичную стену в ожидании смерти. Но смерти не будет. Буду лишь я!

– Пусть так. Я сделал выбор, – стальным тоном произнес Арье и обещанная демоном вечность моментально закончилась.

Газ убивал медленно, и еще долго, прежде чем последний раз закрыть глаза, Арье мог с упоением наблюдать, как на расцарапываемой стене, среди голых, бьющихся в конвульсиях, тел, корчится в муках умирающий демон, чей силуэт становился всё отчетливей и ярче. Наконец массивная фигура в черных одеждах вырвалась из стены, разметав задыхающихся людей, и рухнула на колени перед своим хозяином. Нечленораздельный вопль вырвался из бездонной черной глотки, и демон растворился в воздухе, подарив последний миг удовлетворения и покоя Арье, с легкой душой отправляющемуся на облачко к дедушке.

«Накануне, следуя миролюбивой политике и предупреждая возможные провокации со стороны сопредельных государств, развязавших междоусобную войну, были приведены в высшую степень готовности части вермахта и СС, дислоцирующиеся вдоль границ Чехословакии и Польши. Польское руководство, введенное в заблуждение касательно своих возможностей, и рассчитывающее на захват чехословацких территорий без каких-либо на то оснований, стоит теперь на краю масштабного кризиса, отражая удары с юга и востока. Напротив, мы видим, как торжество здравого смысла и стремление к сотрудничеству укрепило взаимное доверие между нашим фюрером, Адольфом Гитлером, и лидером Чехословакии, Эдвардом Бенешом, взявшим на себя обязательства по мирному реформированию…»

– Фрау Баммер, скажите пожалуйста, это берлинское радио? – с наигранной строгостью спросил Шмитц, отрывая взгляд от прекрасного вида на Линцевский замок, открывавшийся с другого берега Дуная за двадцать лет до того, как через реку начали возводить новый мост по личному указанию Гитлера.

– Простите, криминаль-инспектор, – разволновалась секретарша, и от того её голос задрожал, – Я решила послушать венское. Сейчас же переключу…

– Нет, что вы, моя дорога фрау Баммер. Я всего лишь хотел высказать своё удивление по поводу неуклюжих речевых оборотов, в которые диктор пытался заключить суть радикальных изменений внешней политики нашего рейха. Но, раз радио венское, то переживать не стоит. Думаю, в Вене Геббельс еще не довёл работу пропагандистской машины до ума.

– Ой, господин Шмитц, вы такие разговоры со мной ведете… Я же всего лишь ваш секретарь.

– Боитесь провокации, фрау Баммер? – Шмитц нахмурил одну бровь, пристально взглянул на бюргершу, и рассмеялся.

– Фрау Баммер, запомните. Как только вам покажется, что я начинаю вас в чем-либо подозревать, смело сыпьте крысиный яд в ваши бесподобные венские вафли. Вы ведь меня так прикормили, что я даже под страхом смерти не смогу перед ними устоять.

– Ой, инспектор, вы слишком добры.

– Только к верным сынам и дочерям Германии, – ответил, добродушно ухмыляясь, Шмитц, и вернулся к разглядыванию фотографического альбома, изъятого накануне в квартире некоего еврея Шонберга, проживавшего на Леденграссе, в самом центре Линца. Даже в городской ратуше не было столько исторических фотографий Линца, сколько хранил у себя старый иудейский пройдоха, решивший, что раз смог скрыться от вездесущей службы безопасности рейхсфюрера СС, то и единственный на весь рейхсгау Верхний Дунай сотрудник гестапо его не найдет. А Шмитц, таки, нашел. В пику проклятым СД, из-за которых ему в Линце заниматься было нечем, кроме как листать конфискованный альбом и слушать венское радио.– Пойду, прогуляюсь, фрау Баммер, – учтиво сообщил Густав секретарше и, озаренный её сердечной улыбкой, вышел из кабинета. Спустившись по широкой лестнице в вестибюль, он наткнулся полицейских в старых серых мундирах, которые тащили под руки, совершенного голого и обритого, юношу. Тот инфантильно упирался и что-то грустно мычал. Весьма озадаченный увиденным, криминаль-инспектор проследовал мимо.

На улице царила осенняя прохлада. Набегавший с Дуная ветерок, пропахший тиной, лениво ворошил опавшую листву на Клостерштрассе, где в здании полицейского комиссариата Линца расположился отдел гестапо, состоявший ровно из одного криминаль-инспектора. Помимо Шмитца здесь же обитали обыкновенные муниципальные полицейские, работа у которых была куда интересней, по мнению Густава, некогда начинавшего карьеру в уголовной полиции Дрездена. Услышав жужжание взлетающего с аэродрома, на востоке Линца, самолета, Шмитц задрал голову, в бессмысленной попытке разглядеть его сквозь серую пелену, застилавшую небо. С грустью подумал о том, что было бы неплохо сейчас отправиться на крылатой машине куда-нибудь в горячую Бразилию или безмятежную Скандинавию. Потом тряхнул головой, выбросил в урну так и не зажженную сигарету, и побрел назад, к альбому и безмятежности своего кабинета, пропахшего рагу и карамелью по вине бесподобно готовившей фрау Баммер.

В вестибюле Шмитц вспомнил про странного юношу и, чтобы хоть как-то разогнать скуку, поинтересовался у дежурного, куда его отвели. Проследовав в указанном направлении, Густав оказался в кабинете обермейстера Мозера, веселого сорокалетнего толстячка, в чью компетенцию входил муниципалитет Урфар, к северу от Линца. Мозер, по обыкновению, развалился в кресле, и что-то отчаянно искал в беспорядочной стопке бумаг на своем столе. В углу, в компании молодого кандидата, сидел юноша, наготу которого заботливо прикрыли бордовым шерстяным одеялом. Оно было ужасно колючим, и задержанный плакал, вяло пытаясь выбраться из-под него, но полицейский не давал ему этого сделать.