Татьяна Латукова - Ведьма в лесу. Ведьма 1.0

– Ты хочешь что-то тяжелое прихватить?

– Да нет, порыться в отцовских бумагах. Уточнить кое-что о маме. Может, что интересное о себе найти.

– Втихаря, что ли?

– Скажем так: тихо и незаметно.

– Дверь взламывать придется?

– Нет, конечно, у меня ключи есть. Если уж отец за последние десять лет не удосужился замки поменять, вряд ли он сейчас занялся этой проблемой.

– Почему ты одна не хочешь туда идти?

– Боязно как-то.

Кирилл перекатился по кровати и подсунул мне под нос полную ложку растаявшей сладкой жижи. Измазав мороженым мой рот, нос и щеки, он веселым тоном спросил нечто совсем невеселое:

– Слушай, я не понимаю твоего заискивания перед отцом. Он что, бил тебя?

– Нет, что ты. Так приличные люди не поступают.

– Прости, что такое говорю, но, может, он обозначил свой интерес к тебе как к девушке, женщине?

Наверное, у меня сделалось очень дурацкое выражение лица, потому что Кирилл улыбнулся, покачав головой:

– Ясно, нет. Надеюсь, я не слишком шокировал тебя, предположив такое. Прости.

– Ты его не знаешь. Он – фанат одной женщины. Моей мамы. Думаю, отец смутно догадывается, что другие женщины существуют, но вряд ли рассматривает даже возможность отношений с кем-то кроме нее.

– Он еще не старый мужик. Да и видный такой. Неужели какой-никакой юбчонки рядом не крутится? Может, он это не афиширует, поэтому ты и не знаешь.

– Может, ты и прав. Но мне сложно это представить.

Кирилл сделал стойку на голове, но не удержался на мягкой опоре и плюхнулся на пятую точку. Отдышавшись, он спросил:

– И когда мы штурмуем твердыню твоего отчего дома?

– До конца недели. Пока папа уехал в Саратов на семинар.

– А-а, то есть нам не грозит встретить грозного родителя с обрезом наперерез? Тогда что ты дрожишь как осиновый лист?

Я не знала, что ответить. Мне казалось, что я уже изжила в себе ужас тех нескольких дней, когда моя тихая и размеренная жизнь превратилась в кошмар наяву. Но, оказывается, мой страх был слишком хорошо заметен. На самом деле я боялась не самого отца, уж теперь-то он ничего не мог мне сделать. Я боялась отца как реальное воплощение силы, уничтожающей твои планы на завтра, на весь следующий год, а позже оказывается, что и на всю жизнь.

И все же язык у меня не повернулся рассказать Кириллу о том, как отец выставил меня из дома. Это влекло бы за собой рассказы о том, что последовало дальше.

Мой любимый журналист между тем углубился в проблему с профессиональным рвением:

– Слушай, а ты ведь прописана там, у отца?

– Не знаю. Я не выписывалась.

– А квартира приватизирована?

– Да, давно. Но я точно знаю, что все оформлено на отца. В самом начале можно было не вписывать детей, так что меня там не стояло.

– Но если тебя не выписали, у тебя есть законное право проживания. И уж тем более ты можешь войти в квартиру в любое время – есть там твой отец или нет.

– Если я попытаюсь это сделать без его разрешения, это точно спровоцирует его решить все вопросы с моей выпиской и заменой замков.

– Ладно. Не буду спорить. Поиграем в Холмса и Ватсона завтра после обеда.

Родной дом встретил меня стерильностью и равнодушием. Я ни разу не слышала, чтобы у отца была домработница или приходящая уборщица, но только сейчас я осознала, что привычная чистота – результат чьего-то труда. И труд этот наверняка выполняла женщина. Постоянно бывающая рядом с отцом женщина. Определенно, Кирилл прав в том, что я слишком уж следую однажды сложившимся представлениям. Может, все совсем не так, как кажется.

В типовой квартирке было три комнаты. Родители получили жилье в те времена, когда семье с тремя детьми государство оказывало поддержку квадратными метрами. Самая большая комната сначала была детской, но после того, как старшие птенчики вылетели из родительского гнезда, отец произвел рокировку. Ему потребовалось больше пространства для творчества, и я переселилась в бывшую спальню родителей. После моего ухода из дома мои девять метров стали чем-то вроде гостевой комнаты, где останавливались разные соратники и коллеги отца, приезжавшие на столичные мероприятия из самых разных мест земного шара.

Финансовый успех, снизошедший на отца, решившего издавать свои мысли об устройстве мира, трансформировался в шикарный кабинет, который был бы более уместен в каком-нибудь старинном английском замке. Дубовые настенные панели, книжные шкафы, занимающие всю стену от пола до полка, массивный стол на резных ножках – так и напрашивались в этот интерьер лорды и сэры в сюртуках и цилиндрах. Впечатление портил сравнительно низкий потолок типовой многоэтажки и пейзаж за окном: серый московский двор с грязной детской площадкой слишком уж диссонировал с великолепием дорогого кабинета.

Я застала только самое начало работ по проектированию рабочего пространства отца. И несколько лет назад, попав впервые в законченный кабинет, испытала благоговейный восторг от получившейся торжественной красоты. Но потом жизнь занесла меня в другие кабинеты, и тогда я поняла, что созданное отцом чудо было не более чем грубым подражанием. Качество работ по дереву, да и само состояние исходного сырья оставляло желать лучшего, конструкция полок и наполнение шкафов были тупо скопированы с какого-то журнала и от этого оказались неудобными, заметные потеки лака создавали ощущение неаккуратности и грязи. Не знаю, понимал ли отец, что, несмотря на кучу вгроханных в кабинет денег, результат оказался посредственным. Или я слишком пристрастна?

На рабочем столе стояла большая фотография, на которой отец и мама обнимались с тем самым мужчиной, что был на одном из моих детских снимков. Но на несколько лет раньше. Отец и его приятель казались зелеными юнцами, а мама была стройной девушкой, хотя, пожалуй, и тогда в ней было все, что позже сводило сильный пол с ума. Учитывая, что в кабинете было одно-единственное фото моих братьев размером 10х15, да и то, стоящее за стеклом шкафа, максимально далекого от стола, а я и вовсе не удостоилась изображения, фото троицы много значило для отца. И кто же этот загадочный третий?

Я решительно раздраконила рамку и вытащила хрупкий черно-белый снимок. На обороте стояла короткая кривая надпись: «Маше и Жене на память». И чуть ниже размашисто подпись: Frend. Будто слабо было написать имя, фамилию, отчество, дату рождения, адрес и как связаться лет через -цать.

Осторожно собрав обратно рамку и водрузив ее на место, я приступила к обыску книжных шкафов. Одна из секций была заполнена папками и коробками с документами. Отец поддерживал идеальный порядок во всех бумагах, каждая коробка была аккуратно подписана с помощью распечатанного ярлычка. Оставалось надеяться, что отец не додумался прятать семейные секреты под каким-нибудь неподходящим названием вроде «Материалы к конференции МАКТОБ». Ведь с первого взгляда понятно, что «мактоб» – совершенно точно не то, что надо. Но если нужно кого-нибудь запутать, ничего лучше «мактоба» и не придумаешь.