Джонатан Рабб - Заговор

Ландсдорф посмотрел на Ксандра, потом заговорил:

— Потому, что я понимал, что способен дать манускрипт. Потому, что я смог претворить это в жизнь.

— Понимаю.

— В самом деле? — Старый профессор помолчал, потом продолжил: — Вы осознаете ту ответственность, то бремя, которое ложится на ваши плечи после этого открытия? Давным-давно я видел то, что лежало за гранью теории, за границами слов. Я видел действительность порядка, постоянства, конца посредственности. В таких случаях выбора нет.

— Действительно. — Ксандр кивнул, больше отвечая своим мыслям, чем старцу. — Какой вы, оказывается, смелый. — Поставив пустой стакан на бюро, добавил: — По крайней мере, теперь понятно, почему мне удалось остаться в живых.

— То была досадная неполадка со связью, ничего больше.

— Это вы про тех в Зальцгиттере, в поезде? По-моему, они ясно осознавали, что собираются делать.

— Я же сказал: неполадка со связью. К счастью, вы не пострадали.

Ксандр перевел взгляд на окно.

— Это все, что вы поняли? — Было ли это последствием применения наркотика или сказался шок двух последних минут, в этом Ксандр разобраться не мог, но он почувствовал вдруг жуткую слабость. Смахнув с кресла одежду на пол, сел. — Я всегда причислял вас к людям здравомыслящим.

— А ныне усомнились в этом? — Старец поставил кружку на маленький столик и собрал бумаги. — Вы прочли манускрипт.

— Конечно же.

— Третья копия, — кивнул Ландсдорф. — Это был сюрприз. Не важно. Надеюсь, вы поняли эту рукопись.

— Если имеется в виду, что я понял ее безумие, то — да.

— Безумие? А что вы знаете о безумии? — Ландсдорф зажал бумаги в руке и высоко их поднял: — Это? Недельные потуги свести воедино то, над чем я корпел больше половины жизни… И вы говорите мне, что это безумие ? Это, мой молодой коллега, либо невероятная самонадеянность, либо глупость.

— Благодарю, — ответил Ксандр. — Рад слышать, что вы так цените мои способности.

— Способности здесь ни при чем. — Ландсдорф осекся. Вам пришлось многое пережить на прошлой неделе, и пережитое преломляет ваше восприятие. — Он полистал странички, которые держал в руках. — И все же даже по этим немногим листочкам я чувствую, что вы видите дальше жестокости. — Ландсдорф подождал, пока взгляды их встретятся. — Да, есть насилие, есть обман, возможно, даже безразличие к участи и страданиям людей. Но ведь нам обоим известно, что это всего-навсего побочные продукты того, что гораздо чище, гораздо более вдохновенно. Наш монах был куда умнее всего этого. Его методика порой вызывает отвращение, но значение имеет результат.

— «Побочный продукт»? — Впервые в речи Ксандра зазвучала сила. — Как вы можете ожидать, что я поверю в это? Именно вы?

— Могу, потому что это истина. И потому еще, что вы верите в нее.

— Бог мой, и вы еще толкуете о самонадеянности! Вот, значит, что дала вам эта книга: способ оправдать смерть Карло, Ганса и кто знает, скольких еще? Вам не доводилось в последнее время видеться с вашей блистательной ученицей из Темпстена? Вы это называете побочным продуктом ?

— Судьба двух наших коллег — это несчастье, не стану с вами спорить. Девушку отобрали неосмотрительно. В том есть и моя вина. Но я охотно приму вину, если это будет означать, что мы добились того, что превыше и важнее нас.

— А что, собственно, вы вкладываете в эти слова? — Ксандр встал, опираясь о бюро. — «Порядок», «постоянство», «то, что превыше и важнее нас»? Да как у вас у самого уши не вянут, когда вы это произносите? Вам, как и мне, известно, что эти выражения, не будучи определены, бессмысленны и куда более опасны, когда получают определение. Кто, смею спросить, решает, что составляет достойный порядок ? Кто определяет пределы разумной жертвенности… вся она, без сомнения, во имя некоего идеального представления? Уж не вы ли? Вы отыскали некую Истину, которую все мы, остальные, в неразумии своем не способны понять? Нет, в этом слишком выпячивалось бы ваше эго, ваше «я». Вместо этого вы уступаете главную роль нашему другу Эйзенрейху: сваливаете ответственность на человека, у которого нет понятия ни о человеческом достоинстве, ни о свободе, но который обладал таким же, как у вас, ужасающим пониманием большего добра , если нечто подобное вообще существует.

— О, оно существует, — откликнулся Ландсдорф, — в этом нет сомнений. И нам обоим известно, что Эйзенрейх видел это добро во всей его чистоте. Не говорите мне, будто вы считаете, что мы втиснуты в границы царства относительного выбора, где никогда нельзя достичь ничего достойного абсолюта! Сколь же ужасны должны быть в вашем представлении люди, способные на предвидение.

— Способные на предвидение ? — Ксандр мотал головой, будучи не в силах подыскать правильные слова. Потом взглянул на Ландсдорфа: — Вроде тех, от кого вы бежали в тридцать шестом году?

— Прошу вас! — Старец сделал негодующий жест. — Нацисты — сравнение неуместное. Стоит заговорить о власти, как имя Гитлера тут же приходит на ум. Стоит заговорить о постоянстве, как сразу появляется словечко «фашизм». Полнейшая убогость! В самом деле, Ксандр, я ждал от вас большего. Неужели мы обречены на то, что всякое великое предвидение будет отравлено памятью тех двенадцати лет? Наци были дураками. Если угодно, я их даже назову злом. Я бежал от того, что было глупостью, только и всего. Зато я искал средства, чтобы освободить нас от подобной бездарности.

— Понимаю. И вы подобрали Вотапека, Тига и Седжвика. Все гении.

Старец смотрел некоторое время на Ксандра, а потом вдруг ни с того ни с сего разразился хохотом.

— Туше! [32] Touche — касание (фр.). Термин из арсенала классической борьбы, означавший, что один из борцов коснулся ковра обеими лопатками и, следовательно, потерпел поражение. — воскликнул он. — Ни в коем случае не стану притворяться, будто они не оставляют желать лучшего по этой части. Вместе с тем нам обоим известно, что люди они не глупые, далеко не глупые. Просто им необходимо руководство. Они позволяют мелочной детали затуманить сознание.

— А вы, конечно же, наделены предвидением , чтобы руководить ими.

— Вы говорите об этом с таким цинизмом… — Ландсдорф замолчал и оглядел своего бывшего студента. — Какая разница в сравнении с прошлой ночью.

— Прошлой ночью?

— Когда мы беседовали. — Голос Ландсдорфа обрел значительно большую сердечность. — Тогда вы были гораздо интереснее.

— Прошлой ночью, — повторил Ксандр, — мне ввели наркотик.

— Именно. Есть ли время лучше, чтобы говорить правду?

— Правду? Правду о чем?

— О хаосе, о власти, о роли обмана. Вы были весьма прямодушны, весьма расположены.

Реакция на его слова была немедленной.