Крейг Расселл - Кровавый орел

– Моник работала на вас? – спросил Фабель. – Прямо – или через Клугманна?

– Нет, герр Фабель, моей служащей она не была.

– Послушайте, герр Илмаз, ваши дела меня нисколько не интересуют. Моя единственная цель – поймать серийного убийцу до того, как он убьет еще кого-нибудь. Поэтому все, что вы мне скажете, останется строго между нами.

– Ценю вашу сдержанность, герр Фабель. Однако вынужден повторить: эта девушка на меня не работала – ни прямо, ни косвенно. Что бы обо мне ни говорили, я не зарабатываю на дешевых нелегальных проститутках.

– Возможно, Клугманн был ее сутенером по собственной инициативе – так сказать, независимый приработок?

– Теоретически возможно. Однако на самом деле я совершенно не в курсе. Клугманн не входит в число моих людей, хотя ваши коллеги из Седьмого отдела упрямо настаивают на противоположном.

– Но, признайтесь, человек с его… э-э… прошлым… разве такой человек не полезен для вашей… э-э… организации?

– Герр гаупткомиссар, до настоящего момента мы были предельно откровенны друг с другом. Продолжим в том же духе. Поэтому, опять-таки строго между нами, я скажу так: Клугманн для меня не такая уж большая находка. Да, его специфический опыт выглядит заманчиво полезным. Однако на нашей стороне никто ему никогда не доверял и доверять не будет. Бывший полицейский для нас на всю жизнь меченый. – Илмаз отхлебнул кофе и продолжал: – Мой кузен Ерсин использовал Клугманна как умного вышибалу, как смекалистого, мускулистого, обученного всем приемам борьбы парня. Дальше этого не шло и пойти не могло.

– Много ли он получал вышибалой? Мог ли он, человек избалованный, прожить на одну зарплату?

– Ну, моя организация в городе не единственная, герр Фабель… Официально он работал помощником управляющего в одном из наших клубов – в «Парадизе». Зарплата более или менее. И там все по закону… – Илмаз хитро улыбнулся, сделал еще глоток кофе и добавил: – Или почти по закону.

– Мы предполагаем, что в квартире девушки стояла скрытая видеокамера. Правда, пленок мы не нашли… Вот вы сказали, что дешевая проституция – не ваш бизнес. По нашему мнению, эта Моник принадлежала к категории дорогих дамочек. Возможно, ее использовали как наживку – чтобы шантажировать солидных клиентов. И это уже бизнес вашего уровня.

Илмаз вздохнул и откинулся на спинку кожаного кресла.

– Знаете, герр Фабель, мне даже скучно. Повторяю вам в третий раз: ни про эту девушку, ни про какие-то сутенерские или иные неприличные дела Клугманна я ничего не знаю и знать не хочу. – Он сделал паузу, словно решая, как вести разговор дальше – агрессивно или миролюбиво. Явно решив в пользу разрядки напряженности, он как бы рассеянно улыбнулся и сказал: – Позвольте мне объяснить вам мою нынешнюю позицию. Я прожил в этой стране больше половины своей жизни. Приехав сюда, я очень быстро убедился, что для турок-гастарбайтеров здесь открыты считанные двери. Моей открытой дверью оказался мой двоюродный брат Ерсин. Добрых двадцать лет я сотрудничал с ним и с его организацией. В последние десять лет я делал все, чтобы эта организация все меньше и меньше конфликтовала с законом. Теперь, когда Ерсин мертв, я хочу покончить с прошлым и полностью легализовать нашу деятельность.

– Но давайте будем честны – вы по-прежнему контролируете большую часть торговли наркотиками в Гамбурге…

– Я надеюсь, вы не ждете от меня подтверждения вашим словам, – холодно улыбнулся Илмаз. – Знаю, ваш Бухгольц малюет меня этаким турецким Аль Капоне. Лестно, конечно. И очень далеко от правды. Да, не скрываю – закон я нарушал и нарушать продолжаю, но если в моих действиях есть криминал, то исключительно поневоле – я не какой-то врожденный злодей. Хотите верьте, хотите нет, я человек высокой морали, просто наши с вами понятия о чести и правосудии не во всем совпадают. Иногда мне даже кажется, что гаупткомиссара Бухгольца больше всего раздражает то, что не он, а я – турок и, по его мнению, отпетый негодяй – вывожу из игры преступную организацию Улугбая! У него за столько лет не получилось, а у меня получается. Согласен, Ерсин и шантажом не брезговал, когда надо было заручиться поддержкой большой шишки или вытрясти деньги из какого-нибудь богатея. Но мне такие методы всегда претили.

Илмаз внезапно встал, прошел через весь зал и взял что-то с мраморной каминной доски. Вернувшись, он протянул Фабелю фотографию в рамке из массивного серебра. Улыбающийся мальчик лет четырнадцати. За подростковой округлостью лица уже угадывался будущий энергичный очерк скул – как у Илмаза.

– Ваш сын?

– Да. Йоханн. Немецкое имя для большого будущего в Германии. По-турецки говорит с трудом – и с убийственным немецким акцентом. Я, герр Фабель, так и планировал его – с самой колыбели, начиная с имени: грядущий состоятельный бюргер. Клянусь всем святым, когда наступит его час вступить в семейное дело, это дело будет на сто процентов легально. Честный бизнес честного немца Йоханна на благо Германии.

Возвращая фотографию, Фабель сказал:

– Знаете, я вам верю, герр Илмаз. Однако от будущего изюма во рту не становится слаще. Пока что вы по-прежнему травите наркотиками детей и ведете уличные войны с украинцами.

Илмаз сердито набычился:

– Про какие войны с украинцами вы говорите? С этим решительно покончено!

– Разве не они главные подозреваемые в убийстве вашего двоюродного брата?

Илмаз криво усмехнулся, со спокойным вызовом глядя в глаза Фабелю.

– Герр Фабель, вы не обидитесь, если я скажу прямо, что я про вас думаю?

Фабель, немного шокированный и озадаченный, произнес:

– Ладно, валяйте.

– Вы полицейский, и уже в довольно большом чине. Я нутром чувствую – полицейский вы честный и прямой. К тому же просто умный человек. Однако свои функции вы понимаете предельно упрощенно. Впрочем, «функции» для вас неприятное слово. Вы предпочитаете говорить о Долге с чертовски большой буквы. Своей миссией вы считаете защищать невинных и ловить мерзавцев вроде меня. Или кровавых психопатов и прочих гадов, которые не различают, где добро, а где зло. Для вас вся правда жизни заключена в законе. Он ваш щит, и других вы защищаете этим же щитом.

– И в чем же моя наивность? Чем плохи закон и порядок?

– Закон и порядок – дело хорошее. Да только вы все упрощаете, у вас моральный дальтонизм. Только черное и белое. Для вас даже серое – слишком пестрое. Вы на стороне добра, а люди вроде меня – на стороне зла. Многие из ваших коллег, к счастью, лучше разбираются в оттенках. Потому что оттенки ведь существуют. И не замечать их – большая наивность, чтобы не сказать хуже.

Фабель на секунду сдвинул брови и рубанул:

– Вы хотите сказать, что к смерти Улугбая имеют отношение полицейские… которые разбираются в оттенках?