Алексей Яковлев - «Прощание славянки»

Я заинтересовался:

— А в чем сенсация?

— Профессор с собой специально Жорика привез!

— Зачем?

Константин разлил по чашкам кофе и объяснил с достоинством:

— Чтобы общественность перед Жориком извинилась за его оболганного предка! Я понятно излагаю?

— За Дантеса? — вскрикнул я. — За него извиняться?!

— Дантес ни в чем не виноват, — спокойно объяснил Константин, прихлебывая «Мокко».

— Как не виноват? Он Пушкина убил!

— На дуэли. По-честному. Он же не повесил Пушкина на струне… Мужские разборки тогда кончались дуэлью. Кодекс чести. В чем Дантес виноват? Его Александр Сергеевич вызвал. Он вышел. И ему повезло…

— Дантес сам вызвал! — вздохнул я. — Убил Пушкина — и не виноват?

Константин сказал торжественно:

— Любовь не бывает виноватой.

— Какая любовь? — не понял я.

— Дантес любил Натали. И она его любила. Профессор нашел ее письма Дантесу. Вот такая «семейная история». Очень нежные письма, Славик…

— Не может быть!

Константин уставился на меня глазами цвета «металлик».

— Я похож на идиота? Наш фонд оплачивает всю поездку французов. Стал бы я без реальных документов такие деньги швырять? Профессор письма Натали обещает продать моему фонду.

Он начал мне рассказывать про сенсационные письма Натали, про дорогие графологические экспертизы, доказывающие их подлинность. Я не слушал его.

— Подожди! Я тебе что-то покажу.

Я выскочил в комнату, схватил со стола раскрытую книгу, вернулся и хотел зажечь свет. Стало уже темно.

— Не включай! — крикнул Константин. — Не надо света!

Я не обратил внимания на его крик, но свет не включил. Я подсел поближе к окну и нашел в книге нужную страницу.

— Слушай внимательно, Костя! Это письмо Пушкина Бенкендорфу!

Я, волнуясь, начал читать:

— «Граф! Считаю себя вправе и даже обязанным сообщить вашему сиятельству о том, что недавно произошло в нашем семействе. Утром 4 ноября я получил три экземпляра анонимного письма, оскорбительного для моей чести и чести моей жены. По виду бумаги, по слогу письма, по тому, как оно было составлено, я с первой же минуты понял, что оно исходит от ино— странца, от человека высшего общества, от дипломата. Я занялся розысками. Я узнал, что семь или восемь человек получили в один и тот же день по экземпляру того же письма, запечатанного и адресованного на мое имя под двойным конвертом. Большинство лиц, подозревая гнусность, их ко мне не переслали…»

— К чему ты это?, — оборвал меня Константин.

— Подожди! Сейчас поймешь. Вот самое главное… «Тем временем я убедился, что анонимное письмо исходило от г-на Геккерна, о чем считаю своим долгом довести до сведения правительства и общества!»

— Ну и что?

— Какая тут любовь?! Какая «семейная история»?! «До сведения правительства и общества!» Ты понимаешь, Костя?

Константин посмотрел в окно на дом Пушкина и пожал плечами.

— Не понимаю. Излагай.

Меня даже заколотило.

— Ты же не думаешь, что Пушкин какой-нибудь стукач?! Или выживший из ума пенсионер?!

— Кончай дергаться, советник! Говори яснее.

— Только выживший из ума пенсионер докладывает о своих семейных неурядицах по адресу: «Москва. Кремль. Правительству». Похоже это на Пушкина?

Константин посмотрел на меня в упор. Даже в полутьме его глаза отливали металлическим блеском.

— До сведения пра-ви-тель-ства и об-ще-ства! — втолковывал я ему. — Так пишут, когда дело идет о государственной важности!

Константин стукнул ножиком по столу.

— И в чем же дело?

Я растерялся, про себя дочитал у окна письмо:

— Он не написал… Но это же тайна! Ее даже письму доверить нельзя! Он через день с Бенкендорфом встречался! С шефом жандармов! По-нашему, с директором КГБ!

— Стоп,— схватил меня за руку Константин.— Уймись. И в окошко погляди.

Я поглядел в окно. Внизу на стоянке у нашего дома парковался широкий черный джип. Я не сразу узнал его — настолько был захвачен письмом. Опомнился я. когда увидел, что из джипа спокойно вышли двое. Один молодой, другой постарше. Молодой подошел к ограде набережной, посмотрел вниз. Я понял, он искал катер, чтобы не ошибиться, как вчера. Другой, в черной ковбойской шляпе, встал, опершись на ограду спиной к Мойке, и поднял голову к нашим окнам. Я узнал его печальное лицо, полное неизбывной грусти. Мне стало страшно.

И я отпрянул от окна.

— Что же это делается? — сказал Константин шепотом. — Как на работу… Блин… Никого не боятся!

А по Мойке, как тени, скользили катера. Глухо стучали двигатели в сыром июньском воздухе. Пассажиры, нахохлясь, сидели под зонтами. Хорошо хоть не пели. Я поежился и посмотрел на Константина.

— Слушай, а откуда они знают?

— Что?

— Что я здесь? Что я дома? Не вижу логики…

Константин встал за занавеску, ссутулившись, глядел через щелку вниз.

— В чем ты ищешь логику, советник? Логика жизни — это полный бардак! И беспредел…

Внутренне я с ним согласился. Так сказать, в философском плане. Но то, что черный джип вновь оказался у моего дома, как раз и не походило на бардак… Хотя и было полным беспределом.

— Костя! — оглушил я его своим шепотом. — Кто-то их навел! Кто-то сказал, что я дома!

Сверкнула в темноте золотая коронка.

— Я Мише позвонил… Сказал, что мы к тебе поедем на Мойку… Я понятно излагаю?

— Поэтому ты и пил мое здоровье? Только мое…

Костя мне не ответил, так и стоял за занавеской, наблюдая киллеров. Я встал с другой стороны окна. Печальный лениво курил, облокотясь на джип, не спуская глаз с наших окон, младший стоял у спуска, мрачно провожая взглядом катера.

И вдруг меня осенила мысль, чистая и светлая, как слеза ребенка.

— Костя, давай ментов вызовем! Бандиты при оружии. За одно это их возьмут! А?

Костя посмотрел на меня с интересом.

— Славик, неужели ты с детства не усек, что «Дядя Степа» — это самая глупая сказка всех времен и народов? Ни у одного народа таких дурацких сказок нет. Не считая янки. Но этих я и за народ-то не держу. Разве можно считать народом зрителей одного киносеанса? Я понятно излагаю?

Мысль была, конечно, интересная. И глубокая. Сказка про хорошего мента — Дядю Степу появилась в то время, когда ночами людей забирали черные «воронкИ» с надписью «Хлеб», когда в кабинетах сменялись каждый час усталые следователи с перебитыми о зубы «врагов народа» кулаками… Но мне было не до того. Я смотрел, как внизу бледное лицо то открывается, то закрывается черной перчаткой с сигаретой между вытянутыми черными пальцами.

— Интересный кадр, — оценил его Константин.— Уж он-то точно знает в лицо Покупателя. Это тебе не большая крыса… Не какой-то Рики-тики-тави… Это хищник покрупней… Цени, Славик, что тебя так высоко ставят…

Я не выдержал: