Том Харпер - Затерянный храм

— Разве это имеет значение? — Мьюр выпустил дым через ноздри. — У нас есть табличка, вот что действительно важно. Если вам удастся наконец прочитать, что на ней написано, может быть, это для чего-нибудь и пригодится.

— Если бы вы оставили меня в покое — там, в Оксфорде, я бы, может, чего-нибудь и добился. Чем тащить меня сюда, чтобы тут в меня стреляли, пытались похитить и таскали с одного края Эгейского моря на другой. — Рид сердито смотрел на него поверх чашки. Гидросамолет подруливал к причалу в бухте. — Но я хотел сказать вам, что, даже если бы я расшифровал это линейное письмо и даже если бы текст указал путь к щиту, дальше бы мы не продвинулись. — Он поднял табличку и указал на зазубренный край, где она была обломлена. — Мы бы все равно застряли на полпути, нравится вам это или нет.

— Вы хотите сказать, где-то должны быть другие? — Мьюр стукнул своей чашкой по столу. — И как нам, черт возьми, узнать?

— Узнав, откуда появилась эта. — Рид положил табличку и прикрыл ее салфеткой, чтобы спрятать от любопытных взглядов других посетителей. — Столь важный предмет не мог проваляться на чердаке век-другой. Я предполагаю, что ее нашли на раскопках незадолго до того, как она попала к Пембертону, где-то перед войной. Времена были беспокойные, и неудивительно, что ее никто не заметил, а возможно, она сразу попала на черный рынок.

Грант наморщил лоб:

— Но ведь может же быть, что ее обнаружили случайно. Крестьянин, например, когда пахал свое поле, ну или что-то в том же духе. Гробокопатели…

— Вряд ли. Все таблички с подобными надписями, которые нам известны, появились не случайно. Что бы там ни было на них написано, они были весьма недешевыми, эксклюзивными игрушками. Их находили только в дворцовых комплексах, да и то после долгих раскопок. — Рид повернулся к Марине. — Я был бы вам признателен, если бы вы обратились в Министерство культуры. Узнали бы, кто брал разрешение на раскопки в тысяча девятьсот сороковом и сорок первом годах. Полмира тогда уже воевало, так что разрешений вряд ли было много.

Он поднялся и взял завернутую в салфетку табличку.

— Куда вы с ней собрались? — с подозрением спросил Мьюр.

— К себе в номер, а потом в библиотеку.

— Я иду с вами. — Марина вскочила, и они с Ридом вошли в гостиницу.

Грант, взболтнув остатки пива в стакане, допил его. Мьюр, полуобернувшись, через плечо наблюдал за тем, как швартуется гидросамолет. Высокий мужчина в белых брюках и белой рубашке с открытым воротом выпрыгнул из кабины и начал оживленно разговаривать о чем-то со служителями на причале.

— Тебе лучше пойти с Ридом, — сказал Мьюр, повернувшись к Гранту. — В Афинах небось полно красных. Не хотелось бы, чтобы наш профессор попал в дурные руки. И купи себе костюм, а то сейчас ты выглядишь, словно какой-то оборванец.

Грант решил не обращать внимания на оскорбление.

— Ты что, действительно считаешь, что он это сделает? Разберется с линейным письмом Б?

Мьюр мрачно глянул на Гранта и ответил, тщательно взвешивая слова:

— Во время войны он занимался расшифровкой для нас. Тогда я с ним и познакомился. Кстати, это секретная информация. Может быть, он и выглядит как персонаж комической оперы Гилберта и Салливана, но он человек потрясающий. Шифр венгерского Министерства иностранных дел он расколол всего за три дня.

— Трудный был шифр?

Мьюр саркастически рассмеялся:

— Понятия не имею. Дело в том, что по-венгерски он не говорит.

Грант догнал Марину и Рида на улице, и все вместе они поехали на трамвае в центр Афин. Марина заколола волосы и сменила армейскую форму на простое голубое платье, зауженное в талии. Она сидела ровно, сдвинув колени, положив на них сумочку, — просто молодая женщина, которая едет за покупками или в кино.

Рид смотрел в окно на город. Мимо них проехал открытый грузовик, полный вооруженных солдат, и женщины с мрачными лицами стали уводить детей с дороги. Во всей остальной Европе война, может быть, и закончилась, но скрытая жестокость гражданской войны в Греции проступала повсюду.

— Кто такой Шлиман? — спросил Грант, вспомнив, что рассказывал Рид в пещере.

Удивленный Рид поднял голову:

— Шлиман? Археолог. Вообще-то очень известный. Именно он основал археологию и развивал ее в ходе своих работ.

— Это не все, что он сделал, — надула губки Марина.

— Кажется, вы говорили, что это он нашел Трою.

— Наверное, Марина хочет напомнить нам про его… м-м… энтузиазм. Как я говорил, Шлиман верил в то, что Гомер говорил правду. Романтик! А еще Шлиман очень любил быть в центре внимания. Возможно, преподнося свои открытия, он не избежал театральности.

— Ходили слухи, что половину из найденных сокровищ он сам себе подбросил, — фыркнула Марина.

Рид неопределенно махнул рукой:

— Все это мелочи. Он же не мог подкинуть циклопические стены Трои или Львиные ворота в Микенах. Можно не одобрять его приемы работы и обсуждать его толкования, но нельзя не признавать его достижения. Он вывел Троянскую войну из области мифов и обеспечил ей надежное место в реальном мире.

Грант посмотрел на него:

— Но если Шлиман доказал, что эти истории — правда, почему вы повторяете, что это сказки?

Рид смущенно улыбнулся:

— Я верил так же сильно, как и Шлиман. Или нет, я стал отступником. — Его глаза стали отрешенными. — Я однажды с ним встречался. Мне было десять лет. Он читал лекцию для публики в Королевском географическом обществе, и отец взял меня с собой. Мы поехали на поезде, а на вокзале Пэддингтон отец купил мне лимонное мороженое. Забавно, какие вещи запоминаются. Так вот, Шлиман устроил потрясающее представление. В этом своем рабочем балахоне, с немецким акцентом — просто Алан Квотермейн [28] Герой приключенческого романа «Копи царя Соломона» и других произведений Г. Р. Хаггарда. (Прим. перев.) пополам с капитаном Немо. Час пролетел незаметно, словно ты летом после обеда перелистываешь любимую книгу, читая самые интересные отрывки. Но только тут все было правдой. В тот вечер я решил, что стану таким, как Шлиман.

— И что произошло?

— Я вырос. — Рид грустно вздохнул. — Поступил в Оксфорд и остался в университете. Мне казалось, что это самое лучшее место для молодого человека, который любит классическую филологию. Но Оксфорд потихоньку высосал из меня всю любовь. Нельзя провести жизнь, просто греясь в лучах сияния Гомера. Надо заниматься исследовательской работой, анализировать, толковать. И чем пристальнее вглядываешься, тем дальше оказываешься. Первый эмоциональный порыв расщепляется на совершенно рациональные компоненты, которые в свою очередь расщепляются на все более мелкие, и так далее. Все равно что препарировать любимую собаку, чтобы разобраться, почему ты ее так любишь. Когда заканчиваешь, от любви уже ничего не остается. — Рид вытер лицо носовым платком. В битком набитом трамвае было жарко, и у него на лбу выступили бисеринки пота. — А потом, что бы там Шлиман ни нашел в действительности, одно дело — развалины нескольких укреплений на холмах, пусть даже они возбуждают воображение, и совсем другое — заявление о том, что Гомер описал все так, как оно было на самом деле. Уважаемые ученые так не делают. Мы — профессиональные скептики. Если и веришь во что-то, то делаешь это про себя, потихоньку. Со временем твое убеждение переходит в смущение, потом — в шутку. В конце концов не можешь даже и вспомнить, что ты такого во всем этом находил.