Том Харпер - Затерянный храм

— Но ваше отношение изменилось.

— Да, в пещере. Когда я увидел всю эту резьбу — как раз такую, какую описывал Гомер… — Рид в изумлении покачал головой. — Я вспомнил, что именно меня так впечатлило тем вечером в Кенгсингтоне. Не поэзия — ее я оценил позднее. Даже не сюжет, какой бы он ни был увлекательный. А возможность или надежда, что под всей этой схоластикой и легендами может оказаться что-то реальное. Что-то настоящее. — Он смущенно улыбнулся. — Я снова начал верить. Как Шлиман или как Эванс. Если говорить о нем…

Он вдруг вскочил и дернул шнур колокольчика. Трамвай, громыхая, остановился. Грант поднялся, но Марина осталась сидеть.

— Я еще не выхожу. Увидимся в отеле.

— Ты там осторожнее.

Она слегка приподняла свою сумочку. Та оказалась неожиданно тяжелой, словно помимо помады и пудры там лежало что-то еще.

— Я сама могу за себя постоять.

Грант и Рид вышли из трамвая и оказались у ворот большого белого здания в неоклассическом стиле — от улицы его отделяла просторная лужайка и отгораживала высокая каменная стена. Медная дощечка на столбике ворот сообщала: «Британская школа в Афинах».

— Какое-то тут все полусонное. Им можно вешать табличку «Не беспокоить».

— Наверное, преподаватели разъехались на пасхальные каникулы. Но вдруг нам повезет…

Рид звонил до тех пор, пока из дома не появилась молодая женщина в сером платье из джерси. Она с подозрением посмотрела на них — на Рида в костюме, вышедшем из моды, и в летней шляпе с обвисшими полями, потом на Гранта в ботинках и рубашке с короткими рукавами. Однако имя Рида, похоже, обладало властью талисмана. Один только его звук превратил враждебность женщины в какое-то священное благоговение. Она впустила их в ворота и повела вверх по склону, через сад, где росли оливковые деревья, сосны, кипарисы и олеандры, в прохладу вестибюля с высокими потолками.

— Боюсь, директора сегодня нет, иначе он сам бы вышел встречать вас. Ваш визит, профессор Рид, для него большая честь. Вы распишетесь в нашей книге для посетителей?

Она придвинула к нему книгу и протянула ручку. Рид поставил подпись с завитушками и передал ручку Гранту.

— У вас все посетители должны расписываться?

Под именем Рида Грант нацарапал что-то неразборчивое и бессмысленное — просто из предосторожности, которая уже вошла у него в привычку.

— Конечно. Даже наши самые почетные гости. — Она улыбнулась Риду виноватой улыбкой.

— Вы не возражаете, если я взгляну?

Грант перелистал книгу. Она выглядела вполне законченным артефактом, реликвией из прошлого, с которой отерли пыль и поставили на полку. Страница за страницей, строчка за строчкой — имена и даты; ровные расстояния между строчками никак не отражали самые разные отрезки времени, разделявшие визиты. Иногда в один день расписывалось человек десять, но чаще целыми днями или даже неделями никто книгу не тревожил. Потом вдруг поперек страницы, словно шрам, легли две проведенные по линейке черты — они разделяли апрель тысяча девятьсот сорок первого года и январь сорок пятого.

«Четыре года», — подумал Грант.

Четыре года, когда мир делал все, чтобы развалиться на куски. Белая полоска между двумя параллельными линиями.

На предыдущей странице Грант нашел то, что искал. Он развернул книгу к Риду.

«Пембертон. 21 марта 1941».

— Вы знали Джона Пембертона?

— Встречались однажды. А вы встречались с ним, когда он приезжал сюда?

Она покачала головой:

— Большинство из нас приехало сюда после войны.

Грант немного подумал:

— Вы говорили, ваше учреждение финансировало раскопки Пембертона на Крите. У вас не осталось записей?

Девушка, кажется, такого вопроса не ожидала. Она неуверенно взглянула на Рида. Тот ободряюще кивнул ей.

— Я могу посмотреть. Только на это потребуется время — если они остались, то, скорее всего, лежат в подвале.

— Мы будем ждать вас в библиотеке.

Грант не был завсегдатаем библиотек, Рид же оказался в своей стихии. Пока Грант, сидя у окна, проглядывал номер «Таймс» трехнедельной давности, Рид прошелся вдоль полок, выбрал книги и сложил их на столе, словно птица, строящая гнездо. Грант глянул на золотые надписи на корешках. «Через басков к минойцам», «Ключ к критским шифрам», «Минойский дворец» А. Д. Эванса в четырех неподъемных томах. Сердце Гранта упало. Столько книг и за год не одолеть.

— Вы что, все их читать будете?

Голова Рида поднялась из-за одного особенно зловещего тома:

— Может быть, да. Люди уже пятьдесят лет пытаются разгадать эту загадку. В некотором смысле «Ультра» по сравнению с этим похожа на кроссворд в воскресном приложении местной газеты.

— Ультра?

Рид покраснел до корней своих белоснежных волос. Пробормотав что-то про Мьюра, он спрятался за спасительный бруствер из книг. Грант опять углубился в газету.

Стук в дверь оказался очень кстати. Это пришла девушка и принесла картонные папки с тесемками, связанные веревкой в одну стопку. Девушка положила папки на стол перед Грантом. Когда она подошла поближе, от нее долетел тонкий аромат розовой воды и лилий.

— Вот отчеты по Кносскому дворцу за первые месяцы сорок первого года, до того момента, когда эвакуировали персонал. Вас что-то конкретное интересует?

— Мне бы хотелось знать, покупал ли Пембертон что-нибудь во время своей последней поездки в Афины.

Девушка присела рядом с ним и стала листать гроссбух. Рид на другом конце стола мурлыкал что-то себе под нос и жевал кончик карандаша.

— За это время записей немного. Сезон раскопок тогда еще не начался. — Она искоса взглянула на него, словно сомневаясь, имеет ли он представление об археологии. — Честно говоря, я так и не знаю, почему он остался на Крите.

«Ты не поверишь, если узнаешь», — подумал Грант.

Но ограничился невнятным ответом.

— Вот, что-то есть. — Она придержала страницу, и рукав ее платья задел руку Гранта. — Девятьсот драхм двадцать первого марта. Все, что тут сказано, — «приобретение для музея». Подписано директором.

— Там не указано, где он это купил?

Она развязала вторую папку и вытащила ворох корешков квитанций, купонов, бланков и чеков.

— Тут все кое-как. Когда пришли немцы, наши сотрудники не успели разложить. — Она порылась в бумагах и взялась раскладывать их, словно крупье. Несмотря на ее типично учительскую внешность, ногти у нее были накрашены ярко-красным лаком. — Нет… не то… не то… А это что?

Поверх стопки бумаг она положила плотный листок кремового цвета. Чек был выписан темно-синими чернилами на английском и на греческом:

«Глиняная табличка позднеминойской эпохи (фрагмент), происхождение неизвестно. 900 драхм».

Верх страницы был украшен логотипом с завитушками и причудливыми узорами: